Кони - Сергей Александрович Высоцкий

— Как вы, Анатолий Федорович, при вашем уме взялись за это дело? — с неодобрением качая головой, наседал на Кони прокурор палаты Мечников. — Ради чего?

— Но помилуйте! Я председатель суда. А дело чрезвычайной важности… Да наконец министр юстиции Пален прямо поручил мне его вести!

— Ах, бросьте! Сказались бы больным, оставили дело одному из своих товарищей. А уж тот отправлялся с этим делом хоть к черту на рога! Он бы и расхлебывал всю кашу. А теперь… — Мечников сделал значительную паузу, давая понять Кони, что так блестяще начавшейся его карьере пришел конец. Прокурор не одобрял приговора и твердо был уверен в том, что начальство полностью разделяет его точку зрения. А коли так — какая уж может быть карьера!

Анатолий Федорович с грустью подумал о том, что когда-то считал Мечникова вполне самостоятельным судебным деятелем, способным трезво мыслить.

Лишь студенты Харьковского университета были единодушны в своем отношении к приговору Вере Засулич и готовились демонстративно выразить Кони свои чувства. Это и порадовало и испугало Анатолия Федоровича. Решив, что демонстрация студенческих чувств может вылиться в более серьезную демонстрацию и не желая искушать судьбу, он поспешно уехал из Харькова.

Кони недаром сказал однажды, что его действия удивительным образом имеют свойство возбуждать всякий печатный и непечатный шум…

Дело прапорщика Карла Ландсберга, которое слушалось в Окружном суде Петербурга под председательством Кони, не было в этом смысле исключением.

…В конце мая 1879 года маляр, красивший стену дома № 14 по Гродненскому переулку, заметил через окно одной квартиры окровавленный труп женщины. Полиция вскрыла дверь и обнаружила в квартире два трупа — надворного советника Власова и его кухарки Семенидовой. Следствие установило, что последним входил в квартиру ростовщика Власова прапорщик Ландсберг. Через некоторое время после ареста он сознался, что убил Власова и его кухарку Семенидову, так как не имел возможности уплатить в срок свой долг — пять тысяч рублей.

Особый интерес представила подробная записка Ландсберга с анализом своего душевного состояния и тех обстоятельств, которые повлияли на его решимость совершить убийство.

«Наполеон III, чувствуя утрату своего обаяния в глазах Европы, — писал Ландсберг, — придравшись к удобному случаю, затевает ужасную войну с Германией, в которой гибнут сотни тысяч людей и которая стоит массе семейств их отцов, мужей и братьев, а Франции двух провинций и многих миллиардов денег, а Германия эти миллиарды опять употребляет на увеличение вооружений для новой войны, которая опять уничтожит сотни тысяч людей. Наказывается это или нет? Нет. Заводчик Крупп наживает миллионы на своих изделиях, офицеры получают «за храбрость» ордена, пенсии, чины и т. д… Англия в Афганистане и в стране Зулусов тоже режет и уничтожает массы людей под предлогом введения цивилизации, которая состоит в возможности основать большое количество колоний и торговых домов, дающих способ отдельным лицам наживать миллионы, чтобы довести до роскоши свою жизнь. И это не только не наказуется, но безусловно поощряется… Мы, военные… безустанно повторяем слова «враг» и «неприятель». Но неужели можно допустить, чтобы кто-либо из солдат воюющих сторон питал хоть малейшую ненависть к людям, которых он затем убьет с остервенением, будучи при этом безусловно убежден, что он не только не делает дурного дела, а напротив, совершает прекраснейший из поступков своей жизни… И вот мое слово… в день 25 мая я с утра все это обдумывал, дабы убедить себя в правильности и безупречности задуманного преступления».

«Своеобразная и мрачная» логика записки Ландсберга произвела на Кони большое впечатление. Анатолий Федорович писал, что она «открывала просвет в мир условных отношений, жадно искомого внешнего блеска и внутреннего одичания».

Одним из свидетелей по этому делу был туркестанский генерал-губернатор, генерал-адъютант К. П. Кауфман. Судебные уставы 1864 года не делали различий в способе и условиях допроса свидетелей. Считалось, что перед судом все равны. Но прошло время, и под давлением «сверху» решили оградить сановников от дачи показаний среди «всякого сброда». Особам первых двух классов, министрам, членам Государственного совета, генерал-губернаторам и прочим власть имущим дали право не являться в суд, а отвечать на вопросы дома. Весь состав суда, включая присяжных заседателей, представителей сторон, должен был выезжать домой к «их превосходительствам».

Кауфман согласился давать показания в суде.

— Вы туркестанский генерал-губернатор генерал-адъютант фон Кауфман? — спросил Кони, когда у стола с вещественными доказательствами остановился невысокий человек в штатском с «Георгием» на шее.

— Да.

— Состоите ли вы в каких-либо отношениях к подсудимому, кроме служебных?

— Нет.

— Потрудитесь принять присягу у православного священника; если вы не православного вероисповедания, я приведу вас к присяге сам.

Кауфман оказался православным, вся процедура дачи показаний прошла без сучка, без задоринки, и через десять минут Кони уже отпустил генерал-губернатора, спешащего на прием в Царское Село.

Ландсберг был приговорен к пятнадцати годам каторги, с лишением всех прав и поселением в Сибирь на-вечно.

«Московские ведомости» встретили приговор с большим негодованием, указав на «непостижимую снисходительность». Но этим дело не кончилось.

Анатолий Федорович уже отдыхал в Швейцарии, когда из Петербурга пришло ему письмо от одного из друзей с новым номером «Московских ведомостей». «…Как известно, друзья и близкие существуют между прочим и для того, чтобы специально мешать необходимому для души успокоению и сообщать неприятные известия», — с иронией заметил Кони.

Статья в «Московских ведомостях» начиналась так: «Мы давно уже обращали внимание наших читателей на то, что в Петербургском окружном суде с тех пор, как председателем его состоит г. Кони, для отправления уголовного правосудия имеется двое весов, причем обращение с лицами высокопоставленными и пользующимися особым уважением общества и вниманием правительства гораздо резче, чтобы не сказать грубее, чем даже с подсудимыми, которых председатель любезно предупреждает о том, что они имеют право не отвечать на предлагаемые им вопросы и делать замечания по поводу каждого действия в суде… Яркую иллюстрацию в этом отношении представляет отчет о процессе Ландсберга… Для полного беспристрастия мы считаем нужным указать на допрос председателем К. П. Кауфмана. Вот он: «Председатель: Введите Кауфмана. Кто вы такой? Чем занимаетесь? Не состоите ли в родстве и дружбе с подсудимым? Вы, конечно, лютеранин. А! (Язвительно улыбаясь и откидываясь на спинку кресла.) Православный?! Примите присягу, но предупреждаю вас, что если вы станете