Кони - Сергей Александрович Высоцкий

не смел громко протестовать… Так, промеж себя, некоторые русские люди говорили, что если бы, в ответ на такое прямое революционное проявление правосудия, государь своею властью кассировал решение суда, и весь состав суда подверг изгнанию со службы и проявил бы эту строгость немедленно и всенародно, — то, весьма вероятно, развитие крамолы было бы сразу приостановлено».

«Печальный и роковой эпизод оправдания Беры Засулич слишком, увы, красноречиво выразил характер и настроение тогдашнего общества».

Бух Николай Константинович, народоволец: — Около 8 часов присяжные вышли из совещательной комнаты и произнесли свое историческое: «Нет, не виновна». Зал огласился громом аплодисментов. Ни публика, ни революционеры, ни жандармы, ни полиция не ожидали такого приговора, не подготовились к нему и, главное, не сообразили всех последствий. А маленький Кони, глубокий законник, привычной рукой уже писал приказ о немедленном освобождении подсудимой из-под стражи. К этому обязывал его закон, так он и поступил.

Достоевский Федор Михайлович, литератор: —…Наказание этой девушки неуместно, излишне… Следовало бы выразить: иди, ты свободна, но не делай этого в другой раз…

Адвокат: — Господин председатель, я понимаю, что нарушаю процессуальный порядок, но тем не менее прошу СУД отметить, что наш замечательный литератор произнес эту фразу в частном разговоре с Г. К. Градовским, сидевшим рядом с ним в судебном заседании, и председатель суда Кони не мог ее слышать. Этим я хочу предупредить возможные предположения о влиянии Достоевского на мнение Анатолия Федоровича…

Прокурор: — Но они могли встречаться и обмениваться мнениями накануне суда. Кони очень дорожил мнением Федора Михайловича. Больше того: четыре года тому назад в письме Достоевскому Кони называл его человеком «…которому так много обязан я в своем нравственном развитии».

Председатель: — Не существует никаких указаний на встречи Достоевского и Кони накануне 31 марта 1878 года.

Слово предоставляется господину прокурору.

2

Речь прокурора:

— Господа судьи, господа присяжные заседатели! Вопрос, который нам предстоит сегодня выяснить, не так прост, как может показаться на первый взгляд. Вот уже много лет, как утвердилось и живет поныне суждение о том, что статский советник Кони, председательствуя на процессе по делу Засулич, способствовал оправданию террористки. Общественное настроение в пользу Засулич, блестящая речь присяжного поверенного Александрова, слабость товарища прокурора Кесселя и коварная роль председателя суда Кони — вот причины, решающим образом повлиявшие на вынесение присяжными заседателями оправдательного вердикта. Оставим в стороне первые три — нас интересуют действия председателя суда. Был ли Кони, как того требует закон, судьей беспристрастным? Или он, втайне сочувствуя подсудимой, а может быть, негодуя на бессердечность генерал-адъютанта Трепова за незаконное наказание Боголюбова, использовал свои незаурядные способности, блестящее знание законов и высокий судейский пост для того, чтобы, как выразился министр юстиции Владимир Николаевич Набоков, «разжевать и положить в рот присяжным оправдание Засулич»?

Я смею утверждать, что именно так и произошло. Но было бы напрасной тратой времени искать в словах или действиях председателя суда прямых указаний на его пристрастность, потворство защите или самой подсудимой, искажения фактов, прямого давления на присяжных. 3t марта 1878 года в кресле председателя суда сидел один из самых талантливых и опытных, — да, самых опытных, несмотря на свои тридцать четыре года, юристов России. Он не допустил ни одной ошибки в процессе и, как ни прискорбно мне говорить об этом, — протест на приговор, написанный прокурором Кесселем после суда и принятый сенатом, построен на фальсификации.

Мнение общества о роли председателя разделилось. Я возьму на себя смелость и приведу несколько фактов, которые, наверное, приберег и господин адвокат. «Беспристрастие» — такова была единодушная оценка резюме Кони в печати — в «Новом времени», в «Неделе». Об этом писала и сама подсудимая — Вера Засулич, употребив слова «редкое беспристрастие».

Сергей Глаголь писал: «Это было воистину образцовое председательское резюме. Ни одного лишнего довода ни на ту, ни на другую чашу весов, ни на сторону обвинения, ни на сторону защиты. Только всестороннее освещение всех доводов той и другой стороны и юридического веса этих доводов».

Вот, господа, лишь малая толика восторженных высказываний о беспристрастии… которого не было. Вот образец того, на что способен тонкий изощренный ум. И я отдаю себе отчет, насколько трудна моя задача доказать вам, что, нарушив присягу, Кони проявил на суде свою пристрастность. Пристрастность эта не явилась выражением его симпатии к образу действий подсудимой — Кони был последовательным противником террора как метода. Но он нередко выражал сочувствие к причинам, которые заставляли террористов браться за оружие. Пристрастность Кони не была продиктована и ненавистью к Ф. Ф. Трепову. Осуждая градоначальника за грубые, насильственные методы, за его безграмотность — в своих воспоминаниях Кони с сарказмом замечал, что генерал-адъютант в одном коротком слове делал три ошибки, — он гем не менее до случая с Боголюбовым поддерживал с Федором Федоровичем добрые отношения. Ради объективности добавлю, что Кони, сравнивая Трепова с преемниками, отдавал должное градоначальнику «в смысле ума, таланта и понимания своих задач».

Пристрастность Кони имеет глубокие корни. Можно без особого труда проследить связь между демократическим образом мыслей, сложившихся под влиянием отца, идеями кандидатского рассуждения «О праве необходимой обороны», где он прямо утверждал возможность ответить на беззаконные действия власти сопротивлением и даже — революцией. Дружба с Н. А. Некрасовым, с либералами из окружения «Вестника Европы» — разве среда, с которой общается человек, не накладывает свой отпечаток на его образ мыслей и действий? Вы можете представить себе, на чьей стороне симпатии человека, который жалуется в своем письме приятелю на «…самовластие разных проскочивших в министры хамов, которые плотною стеною окружают упрямого и ограниченного монарха…».

Председатель: — Господин прокурор, я просил бы вас не забывать о соблюдении известных принципов и держаться существа дела, каким мы знаем его по упоминаемому процессу, а не цитировать интимные письма подсудимого. К тому же в письме упоминается император Александр III.

Прокурор: — Можно предположить, что мысль облегчить участь Засулич родилась у Кони, как только последовало решение министра юстиции судить ее судом присяжных. Проницательный человек и опытный юрист, Кони видел, что такое решение непременно приведет к серьезным последствиям. Решительно воспротивившись этому, ои мог бы изменить ход дела, но дальше разговоров с Паленом не пошел, не составил официальной записки, не воспользовался аудиенцией у государя. В своих мемуарах он напишет, что хотел переговорить с императором, но Александр выглядел усталым и рассеянным.