Кони - Сергей Александрович Высоцкий

Но усталость и рассеянность царя не помешали ему разговаривать с Кони и даже расспрашивать о службе! Если бы у Кони были серьезные намерения, он обратился бы к Александру II, — которого, кстати, почитал за реформу 19 февраля и Новые судебные уставы — обратился бы с просьбой принять его по вопросу предстоящего суда, к которому государь проявлял постоянное внимание, и несомненно был бы принят. Оптимизм Палена не выдержал бы логики аргументов Кони, и дело Засулич передали бы Особому присутствию, где ее несомненно ожидал суровый приговор. Кони спас Засулич от суда Особого присутствия! Можно только догадываться, что на судьбе самого Кони последствия такого шага отразились бы весьма благотворно. Он пренебрег этим. Но разговор об упущенных возможностях бесплоден, и нам пора вернуться к процессу…

Много споров вызвало приглашение на суд свидетелей защиты — людей, которые видели сечение Боголюбова, но не были ни знакомы с подсудимой, ни передавали ей через третьи лица свои впечатления об этой экзекуции. Прокурор Кессель посчитал их приглашение одним из главных нарушений закона и основанием для кассации приговора. Об этом мы уже говорили. Председатель суда, разрешив их приглашение «на счет подсудимой», закон не нарушил. Дело в том, что сам закон оказался несовершенным и позволял разночтения.

Главное свидетельство пристрастности председателя я вижу в том, что в своем резюме он с умыслом сосредоточил внимание присяжных заседателей на категориях нравственных. Заявляя, что доверие «к свидетелю на суде должно основываться на нравственном… его авторитете», Кони пустил отравленную стрелу в свидетелей обвинения — Курнеева и Греча. Какое доверие могло возникнуть у присяжных к Курнееву, когда тут же на суде выяснилось, что он привлечен по делу об избиении политических заключенных в доме предварительного заключения?! И били заключенных, как писалось в жалобе, по его распоряжению!

Кони сказал и о том, что «все свидетельские показания согласны между собою в описании того, что сделала Засулич». Но добавил: «Все, кроме одного». Ч это единственное «несогласное» — письменное показание потерпевшего Трепова, утверждающего, что Засулич хотела выстрелить в него еще раз и даже боролась с Курнеевым и Гречем, упорствуя в своем желании. Показание это, сказал председатель суда, «ничем не подтверждается».

Стоит ли мучить себя вопросом — зачем господин Кони еще раз, перед тем как присяжные уйдут в совещательную комнату решать приговор, напомнил им о неточности градоначальника? О неточности, граничащей со лжесвидетельством!

И зачем, с какою целью пустился Кони в долгие рассуждения о разных типах преступлений и обвиняемых? «С одной стороны — обвиняемый в преступлении, построенном на своекорыстном побуждении, желавший воспользоваться в личную выгоду плодами преступления, хотевший скрыть следы своего дела, бежать сам и на суде продолжающий то же, в надежде лживыми объяснениями выпутаться из беды, которой он всегда рассчитывал избежать, — игрок, которому изменила ловкость, поставивший на ставку свою свободу и желающий отыграться в суде. С другой стороны — отсутствие личной выгоды в преступлении, решимость принять его неизбежные последствия, без стремления уйти от правосудия, — совершение деяния в обстановке, которая заранее исключает возможность отрицания вины.

Между этими двумя типами укладываются все обвиняемые. бывающие в суде, приближаясь то к тому, то к другому. Очевидно, что обвиняемый первого типа заслуживает менее доверия, чем обвиняемый второго…

К какому типу подходит Вера Засулич — решите вы, — заявил Кони, — и сообразно с этим отнесетесь с большим или меньшим доверием к ее словам о том, что именно она имела в виду сделать, стреляя в ген. — ад. Трепова. Вы слышали объяснения Засулич здесь, вы помните сущность ее объяснения тотчас после происшествия. Оно приведено в обвинительном акте. Оба эти показания, в сущности, сводятся к желанию нанесением раны или причинением смерти отомстить генерал-адъютанту Трепову за наказание розгами Боголюбова и тем обратить на случившееся в предварительной тюрьме общее внимание. Этим, по ее словам, она хотела сделать менее возможным на будущее время повторение подобных случаев».

После этих слов, сказанных нарочито спокойно, даже бесстрастно, остались ли у кого из присутствующих в зале сомнения, что председатель суда не собирается ни в какой мере оправдывать поступок Федора Федоровича Трепова, человека, верой и правдой служащего престолу? Что он если и не может не осудить покушение на его убийство, как не мог бы он в силу своих нравственных убеждений не осудить любое убийство, то глубоко понимает мотивы, которые владели Засулич, и ждет от присяжных приговора справедливого?! «К какому типу подходит Вера Засулич, решите вы», — говорит господин председатель. Что это? Насмешка над здравым смыслом?! Неужели он и впрямь хотел показаться беспристрастным? Да разве только что спокойно и убедительно не разъяснил он присяжным заседателям и всем присутствующим в зале, к какому типу преступников относится Засулич? Разве не заявил он, что преступники, не искавшие личной выгоды в преступлении, заслуживают большего доверия? Если это назвать беспристрастностью, то я просил бы суд разъяснить мне, что же такое пристрастие?

Как тонко, с какой внешней беспристрастностью разбирает председатель суда вопрос об оружии. «Да, — говорит он присяжным, — оружейник Лежен засвидетельствовал, что револьвер, из которого стреляла Засулич, — один из сильнейших. — И тут же добавляет: — Вместе с том по конструкции своей он один из самых коротких». Не упустите из виду, говорит Кони, «размер револьвера делал удобным его ношение в кармане… — причем не цель непременного убийства могла быть в виду, а лишь обстановка, в которой придется стрелять».

Кажется, все верно — судья лишь характеризует оружие… Но попробуйте изменить порядок, в котором он преподносит известные факты: подсудимая приобрела короткий револьвер — его удобно спрятать в кармане и принести на прием к градоначальнику. Но не упустите из виду, господа присяжные, револьвер Засулич — один из сильнейших. Он более верное средство, чтобы совершить задуманное преступление…

Вы, умудренные жизненным опытом люди, не можете не почувствовать оттенков изложения. Я не прибавил и не убавил ни одного эпитета, которые сами по себе придают окраску фактам, заставляют звучать их то грозно, то излишне спокойно. Что же изменилось? Изменилось внутреннее отношение к фактам. Только и всего.

Нет, господа присяжные заседатели, не спокойствие или страсть, не возвышенность слога или скупая монотонность перечислений, не ажитация или холодная рассудочность составляют признаки пристрастия или беспристрастности. Опытному оратору подвластны все эти приемы. Они служат порой лишь для того, чтобы скрыть его истинные намерения. Логика и аргументы, каким бы словесным туманом они