Кони - Сергей Александрович Высоцкий

и беспристрастно провел Кони процесс 31 марта 1878 года и не несет ответственности за оправдательный вердикт присяжных. Он был беспристрастен, и не его вина в том, что беспристрастное справедливое слово в нашем отечестве становится сиречь — словом обличающим…

Председатель: — Я делаю вам третье предупреждение. Если еще раз вы коснетесь области политики, то будете лишены возможности продолжить свою речь.

Адвокат: — Понимая тяжелые последствия оправдательного приговора, Кони на восклицание одного из высших сановников, Деспот-Зеновича: «Это счастливейший день русского правосудия», ответил: «Вы ошибаетесь, это самый печальный день его».

И вот теперь я хочу сказать о том, что, кроме его нравственных убеждений, которым Кони никогда не изменял, были у него для беспристрастного ведения процесса очень веские причины. Причины, до которых господин прокурор не сумел подняться.

Кони пришел на службу правосудию, когда были приняты новые судебные уставы. Он называл это время «временем первой любви» и отнесся к ним с восторгом, надеясь, что новые уставы помогут утвердить правосудие там, где раньше царило бессудие и мздоимство. В одном из писем своему хорошему знакомому Я. М. Магазинеру Кони говорил, что «судебным уставам служил всю жизнь». Всегда и везде, при каждом удобном случае он выступал в их защиту, всячески противился их перестройке. Едва принятые, новые судебные уставы тут же стали подвергаться всевозможным искажениям и урезываниям, целый ряд их положений — например, положение о несменяемости следователей, был фактически отменен самим министерством юстиции, малоимущим присяжным заседателям закрыли доступ в суды, запретив выплачивать им пособие на время отправления их обязанностей. Начали травлю суда присяжных некоторые органы печати. Михаил Никифорович Катков, укрепившись во взгляде на то, что суд по Уставам 1864 года есть не что иное, как «судебная республика», стал требовать отмены суда присяжных, отмены кассационного производства и полного подчинения судей министру юстиции. Крестьян по-прежнему судил волостной суд, «т. е. ничейный суд, решающий в пользу поставившего ведро водки».

Мой подзащитный писал: «Учреждение судебных установлений уже гораздо чаще вызывало указания на несоответствие его с условиями и основами освященного временем государственного устройства». Мог ли он на таком принципиально важном процессе, как суд над Верой Засулич, когда на карту было поставлено само существование суда присяжных, пойти на малейший неосторожный шаг и дать своим недоброжелателям новый повод для нападок на этот суд? Этот вопрос не нуждается в ответе. Здесь, в суде, собрались люди, хорошо знающие и моего подзащитного, и его роль в утверждении и защите судебных уставов. 31 марта 1878 года на этом бенефисе суда присяжных Анатолий Федорович Кони сделал все, чтобы продемонстрировать его способность серьезно разрешать самые сложные вопросы и тем оградить от постоянных нападок в настоящем и разгрома в будущем. Он мог это сделать, лишь скрупулезно соблюдая судебную процедуру и свою полную беспристрастность. Он блестяще справился с обеими этими задачами, и не его вина, что обстоятельства оказались сильнее. Да, условия «освященного временем государственного устройства» мало подходили для образа мыслей и действий такого идеалиста, как Кони.

Есть еще одна точка зрения на роль Кони во время процесса Засулич. Крайне односторонняя и тенденциозная, она вряд ли заслуживала бы даже упоминания, но высказал ее человек, хорошо знавший Кони, — Константин Петрович Победоносцев. Он писал Александру III, протестуя против назначения Кони обер-прокурором кассационного департамента сената: «…Вам памятно дело Веры Засулич, а в этом деле Кони был председателем и высказал крайнее бессилие».

Константин Петрович хорошо знал способности председателя Окружного суда, своего бывшего ученика по Московскому университету. В трудных случаях он даже обращался за разъяснением и помощью именно к Кони, а не к министру Палену. Почему же «крайнее бессилие»? Может быть, Победоносцев хотел этой фразой защитить председателя суда от еще более серьезных обвинений? Ведь кричали же многие в то время, что Кони — красный?! Нет, чувство жалости к инакомыслящим не было присуще серому кардиналу. После оправдания Засулич в «обществе» уже закрепилось мнение о либерализме Кони, о его «заигрываниях» с революционерами. Теперь Победоносцев хотел еще уничтожить Кони как способного юриста, как талантливого судебного деятеля. Но было уже слишком поздно.

Присяжные заседатели удалились на совещание. Какой же приговор могут вынести они Анатолию Федоровичу Кони? Логика подсказывает — только оправдательный.

4

Это была особая опала. Кони, несменяемый судья, отказавшись уйти в отставку, по-прежнему оставался председателем столичного Окружного суда, руководил деятельностью многочисленных сотрудников, председательствовал в заседаниях. И в то же время постоянно ему давали понять, что он — нежелательный председатель, персона non grata. Сотрудников окружного суда вычеркивали из списков представленных к наградам и следующим чинам, лишали премий, молчаливо подсказывая, что этим они обязаны своему упрямому председателю. Самого Анатолия Федоровича демонстративно отстраняли от участия в ответственных комиссиях, словно в насмешку назначив заниматься делами старых архивов.

Кони был честолюбив и болезненно переносил все эти уколы самолюбию. А если и писал впоследствии, что спокойно смотрел на «награды, чины и звезды», которых его лишили министерство и двор, то это спокойствие стоило ему дорого.

Тяготило Анатолия Федоровича предательство товарищей по службе, непонимание кое-кого из друзей. «В последние годы судьба отняла у меня многих искренних и близких — одних закинула далеко, других сбила с пути, с третьих сорвала личину и показала их в истинном свете подлости и предательства». Даже о своем друге Пассовере он пишет в «Элизиуме теней»: «испуганный вид в 1878 году. Роковая роль по делу Засулич».

Кони пытается найти забвение в милом его сердцу Харькове, где так интересно и успешно начиналась его служба, где пережил он самые яркие дни своего романа с другом, своим Надей Морошкиной. Но и в Харькове, куда он приехал на пасху, душа не находит покоя. Провинциальное общество хочет знать о процессе Засулич из первых уст. Ни усталый, прямо-таки изможденный вид ставшего скандально знаменитым судьи, ни его энергичные попытки уйти от разговоров на злобу дня не дают результата. Никто не щадит его чувств, его здоровья, едва знакомые люди пускаются в пространные рассуждения о суде и, в зависимости от своих убеждений, или восторгаются приговором, или осуждают его. А ему хотелось одного — забыться, хотелось хоть на время вычеркнуть настоящее из своей памяти, говорить о нем уже не было никаких сил.

«…Расспросы и бесконечные разговоры о деле тяготили меня, а в некоторых я замечал тот начавшийся отлив добрых и искренних