Кони - Сергей Александрович Высоцкий

от семьи…

— Вот тут мы, кажется, идем впереди всей Европы, — сердито сказал Победоносцев. — К сожалению… Женщина, оторванная от домашнего очага, от руководства отца и мужа, становится легкой добычей искателей приключений и социалистов. Все эти столичные курсы — вздор. Вы со мной согласны?

— Отчасти. Я не сочувствую идее собирать в столице молодых девушек и давать им огрызки знаний без всякой системы. Жизнь у них в Петербурге бездомная и безначальная…

— Так. Именно так! — Константин Петрович поднял длинный сухой палец. — Безначальная и бездомная!

— Что они, стали счастливее от того, что вместо домашнего чтения прослушали лекции об управлении Венецией в четырнадцатом веке? Стало у них светлее от этого на душе?

— Вот видите, вот видите, — оживляясь все более, приговаривал Победоносцев, словно это он в чем-то убедил своего собеседника. — Не могу оправдать безумства родителей, отпускающих дочерей «просвещаться» в Петербург. — Он с ожесточением стукнул сухой длинной ладонью по колену. — Безумные, безумные люди! Вы, Анатолий Федорович, наверное, хорошо знаете, чем заканчивается столичное просвещение?

— Да, — кивнул Кони. — Разбитых жизней я повидал немало. Сколько мрачных разочарований, самоубийств…

— Боже мой, боже мой! — сочувственно произнес Победоносцев.

— И все эти жертвы — несть им числа — приносятся для торжества совершенно отвлеченного «женского вопроса», — Кони заметил, что сидевший поодаль господин, одетый не по-летнему тепло, с большим зонтом в руках, стал прислушиваться к их разговору, и понизил голос: — Я сочувствую идее женского образования, но я не разделяю способа его осуществления. Общество не сделало главного — не дало этим девушкам, проучившимся несколько лет, никаких прав, ничего не предложило им, кроме учительства. Что же их ждет в жизни? Лесть на словах, голод и холод на деле. Им негде применить свои знания — отсюда и разочарования. И потому одни идут к террористам и гибнут, другие спускаются на дно…

Победоносцев вздохнул, осуждающе повторил свое непременное «боже мой», и Анатолий Федорович не понял, то ли он не одобряет его взгляды, то ли порицает равнодушие общества к своим «заблудшим» дочерям.

Некоторое время они молчали. Потом Константин Петрович спросил, как продвигается следствие по делу Юханцева[21].

— Правда ли, что в его пирушках участвовал кое-кто оттуда? — Он красноречиво поднял глаза горе.

— К сожалению, это так… Но мелкая сошка.

Победоносцев удивленно посмотрел на Кони.

— Среди них не может быть мелкой сошки! Они все на виду. Как неосторожно, как неосторожно. Юханцев поляк? — спросил он неожиданно.

Кони пожал плечами.

— Не интересовался. Впрочем, мать его зовут Терезией. Вдова действительного статского советника…

2

Всю оставшуюся дорогу до Петергофа Победоносцев молчал, задумчиво смотрел на подернутый дымкой берег.

Ближе к Петергофу дымка растаяла. Над застывшим в безветрии парком серебрились крыши дворца, почти сливаясь со светло-голубыми небесами. На центральном корпусе мерцала золотая корона.

Пароход причалил. Когда они шли по гулким мосткам Купеческой пристани, Константин Петрович сказал:

— Я думал сейчас над вашими словами. Есть, есть в них зерно истины! Государственные болтуны сами часто сеют смуту. Нанизывают громкие и пошлые фразы, как бисер на нитку. А что за фразами? Пусто. Пусто за фразами. Ничего своего. Все протаскивают к нам европейские порядки. И в женском вопросе тоже. Забывают про нашу русскую особицу. Не во всеобщем образовании спасения искать надо, а в вере. В глубокой вере… — И не дожидаясь ответа, спросил: — Пойдемте парком вместе, Анатолий Федорович?

— С удовольствием. — Кони уже не раз прогуливался с Победоносцевым тенистым Нижним парком, поднимался по лестнице у Большого каскада. Константин Петрович жил в одном из «Кавалерских домиков», рядом с дворцом. Коричневые, с белыми барельефами над окнами, зелеными ставнями-ширмочками, эти одноэтажные домики среди густой листвы лип выглядели очень уютно.

В парке было прохладно. Похрустывал под ногами песок. Приглушенные плотной листвой, неслись щемящие душу звуки плавного вальса — в Нижнем парке играл военный оркестр.

— Прохладная страна! Места преузорочны, — начал вполголоса декламировать Константин Петрович.

Где с шумом в воздух бьют стремленья водоточны, Где роскоши своей весна имеет трон, Где всюду слышится поющих птичек тон. Где спорят меж собой искусство и природа, В лесах, в цветах, в водах, в небесном блеске свода, И словом, кто Эдем захочет знать каков, Приди и посмотри приморский дом Петров.

— Прекрасно, — с чувством сказал Кони. — «Где с шумом в воздух бьют стремленья водоточны» — лучше о фонтанах не скажешь. А некоторые умники нос от Державина воротят: «Стих тяжеловат! Язык устарел!» Да язык наших дедов был более густым и образным!

— Я рад, что вы так думаете, Анатолий Федорович! — Лицо Победоносцева осветила добрая улыбка, и оно сразу утратило свой суровый аскетизм. Это было обыкновенное, чуть изможденное лицо очень усталого человека. — Сегодня все стараются выглядеть прогрессистами. Чуть оглянулся назад — тут же публично нарекут тебя ретроградом. Печати у нас теперь все дозволено. А что такое наша печать?! Тьфу! Любой уличный проходимец, любой болтун из непризнанных гениев, любой искатель гешефта может, имея деньги, основать газету! И — пошла писать губерния!

Растлевающая роль печати — это был любимый конек Победоносцева. Анатолию Федоровичу доводилось уже не раз выслушивать его язвительные, подчас очень меткие суждения. Во многом он был с ним не согласен, но сейчас ему не хотелось спорить. Такая благодать разлилась вокруг, Анатолий Федорович только сказал задумчиво:

— Да, старая славянская привычка идти вразброд, несмотря на общность цели, нас губит…

Но спокойной прогулки не получилось. Минут пять, не больше, поговорили они о петергофских прелестях, о мягком климате, о том, что холера, много раз свирепствуя в Петербурге, всегда щадила Петергоф, ни разу его не коснувшись.

Победоносцев вдруг снова обрушился на печать.

— Для писак нет ничего святого — все осмеивается, все подвергается хуле — и наша история, и вера. Не щадят даже царскую фамилию. Я понимаю, задели бы кого-то из министров… Среди них есть