Когда наступает время. Книга 1. - Ольга Любарская

уже двигаться дальше. Тогда Дарий призвал все население и повелел построить для животного дом, лечить и ухаживать за ним и, если животное оправится, благодарности царя не будет предела. Сколько еще жил верблюд в довольствии и уходе, а вместе с ним и все жители деревни неизвестно, но с тех пор жалкое поселение превратилось в город и до сих пор так и называется «Арбелы», дом верблюда.

— Тогда я возведу город.

— Не гневи богов, Александр. Они дали сегодня великую победу, потому что тебе нет равных. Ты — величайший из людей, и твой конь достоин тебя. Я знаю, что ты чувствуешь, но, — Гефестион сделал паузу, — и воины достойны тебя. То, что они сделали, они сделали для тебя, и ты не можешь позволить себе показать, что их деяния меркнут перед твоей скорбью о ранах Буцефала. Многие из них сегодня потеряли больше, и ты должен разделить с ними и горечь, и радость. После я приду, и мы вместе будем плакать и молиться о его выздоровлении.

— В следующих сражениях я больше никогда не позволю себе сесть на него.

Александр улыбнулся сквозь слезы.

— Все верно. Кто владеет собой, владеет миром.

(1) Дактиль — длина, равная приблизительно 2м сантиметрам.

(2) Пор — индийский раджа, с армией которого Александр бился в своем четвертом и последнем крупномасштабном сражении, одержав трудную, но блестящую победу.

(3) Пердикка намекает на исторически известный греческий священный отряд, состоявший из любовных пар. Священный отряд считался непобедимым, пока не пал полностью в сражении с Александром за греческий город Фивы.

(4) Паурава — более полное имя пенджабского раджи Пора.

(5) Плефр — расстояние, равное приблизительно 30 метрам.

(6) Эксципин – К. К. Руф упоминает молодого человека, внешне напоминающего Гефестиона, и приближенного царем в Бактрии.

(7) Уллис — санскритское имя Одиссея.

(8) Гипасписты — среднетяжелые пешие подразделения, использовались для ведения мобильного боя

(9) Педзетайры- подразделения тяжеловооруженной пехоты, составляли основную ударную силу македонской армии (фалангу).

(10) Аттал — «Так как Аттал был одних с ним лет и был похож на царя лицом и фигурой, особенно, если смотреть на него издали. Александр одел его в царский наряд, чтобы создать видимость того, что сам царь находится на берегу и не помышляет о переправе». К. К. Руф «История Александра Македонского».

(11) Агема — тяжеловооруженная конная ила под управлением самого царя, включала в себя наиболее приближенных к царю гетайров.

(12) Ила — конный отряд, насчитывающий 200 всадников.

(13) Продрома — легковооруженная конница, использовалась в основном в завязывании военных действий, молниеносной атаке и преследовании противника.

(14), (15) Плутарх «Александр».

(16) Буцефал — конь Александра, который прошел с ним все его сражения.

Антипатр.

Солнце устало тяготело к земле. Антипатр откинул голову на спинку резного кресла фригийской работы. Рука с резким изломом проступивших вен опустилась на колено. Свиток, что он держал, скрутился, обхватывая кисть, словно цеплялся, стараясь не соскользнуть на пол. Долгий выдох зацепил в груди какую-то струну, и она всхлипнула, карябая тишину расстроенным дребезжанием. Солнечные лучи возились на испещренной бороздами щеке, словно играли в прятки, то скрываясь в гуще выцветающей бороды, то пытаясь проникнуть сквозь изгородь полуопущенных ресниц. Одинокая капля выскользнула из-под век, блеснула на скуле, заманивая игривые лучи, и затерялась в дебрях кудряшек. Солнце ушло за угол, уступая место легкой тени, но Антипатр оставался неподвижным. Мысли его постепенно пришли в порядок. Событие, которое должно было изменить всю жизнь, случилось, но он не чувствовал облегчения. Все, что казалось простым; все, чего он так жаждал последние годы, теперь давило тяжелым предчувствием.

Почти каждый день Антипатр получал вести из Вавилона. Александр умирал. Уже не оставалось сомнений, что это произойдет. Необъяснимая горечь пропитала тело старого стратега, и он почувствовал, что внутри стало как-то пусто. Мир вокруг погружался в сон, но разве готов он к завтрашнему дню? Пока Александр еще жив, миром правит скорбь. А после? Что после? Огромная империя без власти, без царя, на пороге водопада, куда ее уже неизбежно затягивает.

Вести приходят с опозданием. А что, если царя уже нет, и волна взорвавшейся войны еще не докатилась до Пеллы?

— Стратег, — нерешительно позвал юноша, тоненькой тенью прижимаясь к массивной двери.

Антипатр не шевельнулся, лишь всхлипнул в знак того, что слышит.

— Позволь, я зажгу светильники. В зале уже темно, — вкрадчиво продолжил юноша.

— Оставь тот, что принес, — глухо произнес старик. — Распорядись, чтобы меня не беспокоили.

Юноша поклонился, воткнул факел в скобу на стене и, не решаясь повернуться спиной, попятился к выходу. Словно легкий поцелуй щелкнула дверь, и тишина вновь заполнила зал.

Антипатр думал об Александре. Он никак не мог собрать мысли в единый образ. Воспоминания плавились, сливались в пеструю круговерть, искажались, преломляясь одно в другом.

- Богиня! — звал откуда-то издалека детский голос. — Выслушай нас! Мы принесли печальную весть!

Высокая стройная женщина в желто-молочном пеплосе (1) лишь на мгновение повернула голову. Щеки пылали нездоровым багряным румянцем, в глазах бешено прыгали рыжие отблески светильников, зрачки сливались с радужками, чернея изнутри бездонными тоннелями. Богиня взглянула недобро, почти зловеще.

— Я занята! — твердо, почти гневно произнесла женщина.

— Артемида (2), — почти шепотом проблеял мальчик, но тут же осекся, отступая назад. — Горит твой любимый храм в Эфесе. Прости.

Он бы, наверное, упал, но трепетно складывающиеся за спиной дрожащие крылья позволили ему устоять.

Крик, почти вой за занавесью рассек тишину. Женщина резко отвернулась и поспешила вглубь залы, пока складки палантина над ложем не поглотили ее фигуру. Крики и стенания слышались все чаще, порой становясь почти рычанием, пока, наконец, все не затихло. Тишина остро отражала малейшие шорохи.

— Пусть сгорят хоть все мои храмы! — раздался взволнованный голос. — Мне нет до них дела, ибо я вижу, что рождается бог!

Сразу, почти догоняя последний звук ее голоса, послышался младенческий плач, требовательный и настойчивый.

— Пусть Филипп возблагодарит всевышних! Родился мальчик! Имя ему Александр, сын бога!

— Ар-те-мида, — едва пролепетал посланец, когда увидел богиню с младенцем на окровавленных руках. Он так и не смог закрыть рот и стоял, нелепо глядя на ребенка.

— Молись, Миртала (3)! Возблагодари богов, ибо твой сын преклонит весь мир!

Артемида вложила в рот младенца палец. Он зачмокал, но через мгновение недовольно захрипел, окатив ее каплями янтарной мочи.

— Пошлите за кормилицей, — умиленно улыбнулась богиня. — Мой маленький Ахиллес слишком голоден.

Кисть со свитком слегка дрогнула, и Антипатр открыл глаза. Наваждение сна еще не улетучилась, и македонцу показалось, что он отчетливо слышит тающие в тишине слова «…рождается бог…», «…бог…».

Был ли Александр богом? Старик удивился собственному вопросу, но еще больше, когда ответил: «Определенно был. Смертным, но все же богом».

Александр всегда казался особенным: русые волосы чуть подсвечены забеленной медью; ясные глаза, один — пронзительно серый, другой чуть отливал в янтарь; светлая кожа, на щеках — словно кровь с молоком, и царский нрав. Он был крайне требователен к себе, словно при рождении уже изведал свою судьбу. «Ахиллесова кровь!» — гордилась Олимпиада и чуть приподнимала подбородок, словно хотела подтвердить свои слова.

«Трепещите… мир обречен, ибо истинный царь близок», — столь краток был ответ Дельфийского оракула о судьбе Александра.

«Он победит мир огнем и мечом, — согласились звездочтивцы, — ибо три события сошлись воедино, венчая его рождение. Квадриги Филиппа пришли первыми на олимпийских играх и, значит, Греция падет пред ним. Антипатр отбросил иллирийцев за пределы границ и, значит, Македония сильна, словно сжатый кулак. Великолепный храм Артемиды в Эфесе не устоял, сгорев в пожаре. Не устоит и Персия. И крест… что обозначен в небе с запада на восток и с севера на юг. Далек его путь и труден. Смерть найдет его в сердце империи…».

Антипатр вздрогнул. Он уже давно забыл об этом. Почему же теперь он так явственно вспоминает все?

- Мой сын! — ревет Филипп, нетерпеливо хромая к раскрасневшемуся юноше на черном вспененном коне. Конь такого же дикого нрава,