Когда наступает время. Книга 1. - Ольга Любарская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мой сын! — грохочет царь. — Гераклова кровь! Ты победил своего минотавра! Ищи теперь империю по себе, ибо эта слишком мала для тебя!
Олимпиада улыбается, заламывая на груди пальцы, и слезы гордости соскальзывают по щекам.
Взгляд Антипатра падает на сына. Кассандр левее, двумя рядами ниже. Неарх, столь не сдержанный в своих эмоциях, пружинит, стараясь растеребить Кассандра, но тот неподвижен. Антипатр не видит его лица, но точно знает, как нервно подергивается левый уголок рта. Горечь зависти льется через край, и это не ускользает от взгляда отца. Ему тоже горько. Горько за сына. Ему нет места возле Александра. Слишком мелок и слаб. Это не Гефестион. Тот дерзок и уверен, несдержан и нагл. Антипатр давно знает это. Гефестиону не надо рваться, ища расположения царевича. Он давно заявил свои права. Дело не в страсти плоти, что порой раскалывает ночную тишину. Это страсть души. Поток мощный и необузданный, что подхватывает Александра и уносит к вершинам мечтаний. Даже боги должны поднимать головы, взирая с Олимпа на эти полеты, ибо они столь высоки, что уже не подвластны пониманию. Кассандр ненавидит Гефестиона, потому, что он есть. Ненавидит Александра за то, что есть Гефестион… Ненавидит себя, потому что Гефестион есть, и есть всегда.
Вот сейчас Гефестион бежит к царевичу, спотыкается, падает. Он обнимает Александра, радуется, словно это его собственная победа.
— Никак не кончится! — в сердцах бросил Кассандр, не так давно прочитав донесение из Вавилона. — Ни земля его не держит, ни Аид не впускает!
Антипатр не ответил, наблюдая, как сын наливает в килик густое пурпурное вино.
— Я бы выпил его крови.
— Думаю, он бы твоей не стал. Побрезговал бы.
Кассандр обернулся к отцу, смерив его тяжелым взглядом.
— Еще скажи, что тебе жаль его.
— Жаль, — резко ответил старик. — Он заслужил иной смерти.
— Ну, да! Конечно! Негоже богу ссаться в простыни!
— Знаешь, — Антипатр выдержал взгляд сына, — что отличает курицу от орла?
— Ты к чему это?!
— Я не любил его. Это не секрет, но, тем не менее, — македонец выдержал паузу, — не могу не отдать ему должного.
— Помочь тебе в этом?! — вскипел Антипатрид. — Я пришлю его статую! Будешь на досуге отгонять мух, чтобы ненароком не обсидели божественную голову!
Кассандр подошел к окну и замер, опершись о подоконник, а потом резко повернулся, исподлобья глядя на отца.
— У меня есть хороший план, — начал он злобно. — Его немытая бактрийка ждет выродка. Привезу его тебе. Понянчишь на старости. А?
— Я бы с радостью, будь он моим сыном.
— Так за чем же стало дело?! Женись на ней! Если постараешься, наградишь ее еще одним! Вот и вольешься в царскую кровь!
— Уйди, Кассандр! — вскипел Антипатр. — Пока не наговорил еще большего! Мне больно понять, как прав был Александр, когда презирал тебя!
— Еще бы! Я не подставлял ему задницу в отличие от некоторых!
— Однако всю жизнь он наклонял тебя!
— Пусть так! Но я все еще жив, чего не скажешь о других! Где твой бравый Парменион?! Где милашка Филота?! Или твой верный ненаглядный Клит?! Где Каллисфен или Кен?! Теперь даже их костей не соберешь! И его самого уже нет, наверное! Его нет, а я есть! Есть, и это главное! Кратер, говоришь, скребется в двери?! Плевать! Македония моя! И ты будешь со мной, или забыл, как мы повязаны?! Ты! Я и Птолемей! Он, слава богам, жаждет египетских песков! Тем лучше! Я всегда ему не доверял!
Кассандр направился к дверям. В его движениях появилась откуда-то взявшаяся гордость и уверенность
— Пришлю тебе наложниц! — бросил он от самого выхода. — Вижу, ты совсем загрустил!
Думая о сыне, Антипатр не заметил, как перенесся в думах лет эдак на двадцать, когда вся детская когорта принеслась во дворец, преследуемая разъяренным горшечником Тимодом. Тимод едва успел остановиться, чтобы не сбить вышедшего на шум Антипатра. Потрясая увесистыми кулаками и заметно отяготевшим животом, горшечник требовал удовлетворения, тянувшего на весьма приличную сумму. Зная, что в деле замешан царевич, не говоря уже, о его собственном сыне, Антипатр выложил означенную сумму, однако, решив все же провести расследование. Чтобы не быть необъективным, Антипатр осветил суть дела Пармениону, прося того взять на себя всю процедуру допроса.
Александр стоял ровно, гордо вскинув, голову и настаивал на единственно своей вине. Даже, когда стратег заявил о предстоящей порке, царевич даже не повел бровью. Гефестион, напротив, ворвался в зал, требуя наказания исключительно для себя, но как было дело, так и сказал. Леоннат уверял, что это не будет честью для него, выдать друзей и соглашался в таком случае понести наказание вместе со всеми. Неарх заметно нервничал, то и дело, почесывая низ спины, которая как-то внезапно заныла, видимо чувствуя неизбежность расплаты. Когда же дело дошло до Кассандра, тот поупирался для приличия, но все же указал на Гефестиона, как зачинщика.
Оказалось, что Гефестион поспорил с Александром, что соблазнит глупую и весьма грудастую работницу горшечника. Сын Аминты случайно видел, как, подсаживая девицу на повозку, хозяин притиснул ее, надолго засунув руку между налитых бедер. Бесстыдница как-то взбудоражено взвизгивала, заливалась румянцем, но ноги при этом не сдвигала. В конце концов, горшечник стянул ее с телеги, пристроился сзади, то и дело, всхрюкивая и сотрясая любовницу толчками. Гефестион с трудом сглотнул, не в силах отвести взгляд от вывалившихся из одежды грудей с возбужденно алеющими сосками.
Рассказывая историю, Кассандр, конечно, опустил момент, когда Гефестион поднял его на смех, тыча пальцем в намокшее пятно на хитоне. Не сказал он так же и о том, как после тайком ходил к горшечнику, нашептывая о предстоящем действе. Наверное, Антипатр никогда бы и не узнал об этом, если бы Тимод не отзывался о Кассандре, как об очень благородном юноше. Стратегу оказалось не сложно выстроить всю опущенную сыном последовательность происходившего. Нет, он отнюдь не считал действия Гефестиона безобидной шалостью, но поведение Кассандра вызвало в нем негодование.
Сообщив похотливой девице о срочном отъезде, горшечник засел в зарослях смоковницы в ожидании обидчика. Терпеть пришлось недолго, Гефестион явился почти следом. Сын Аминты приступил к обольщению сразу. Девица плавилась быстро, и залегшие неподалеку подростки в скором времени увидели обнаженное тело, разминаемое его дрожащими руками. В тот момент, когда юноша почти распял раскрасневшуюся девицу, послышался жуткий треск. Казалось, одичавший вепрь рвется сквозь бурьян спутанных засохших стволов. Потрясая дрыном и грязно ругаясь, горшечник обрушился на обидчика. Гефестион все же огреб пару тумаков, прежде чем пустился рысцой по саду. Он издевался над Тимодом, гоняя его взад-вперед достаточно продолжительное время, пока изможденный горшечник не споткнулся, обрушив пирамиду готовых к продаже горшков. «Я не прощаюсь!» — весело крикнул Гефестион, запечатлев на щеке изумленной девицы страстный поцелуй.
Назначив всем по десять плетей, Антипатр остановился возле сына. «А тебе удвоенное наказание». Кассандр открыл рот, но отец опередил его: «То, что вы сотворили — отвратительно, но то, что сделал ты — отвратительнее вдвое».
Антипатр опять подумал об умирающем царе. Политика — грязная вещь. Бурлящее месиво, что затягивает людей, жаждущих власти. Политика сродни жизни в лесу. Коли сытый год — все спокойно, но уж если голодный… Здесь, кто во что горазд. Одни сбиваются в кучу и травят того, кого желают сожрать. Другие крадутся осторожно, так, что, вроде бы, их и вовсе нет, а уловят момент — берегись, кто зазевался. Третьи таятся по норам, а ночью выползают, и тогда не позавидуешь тем, кто за день притомился, да и расслабился, желая передохнуть. «По сути, — думал Антипатр, — человек — совершенно обособленный зверь, ибо сочетает в себе все виды коварства. Александр в пьяном угаре власти уже не мог различить тех, кто до последнего оставался верен ему. Он нарушил все законы, грубо и жестоко. Словно самец, четко обметивший территорию и единолично обладающий ею, он ревностно воспринимал каждого, кого заподозривал в сомнениях. Он загрызал любого, в ком видел хоть малейшую угрозу праву своего единоличия. Пожалуй, из всех только Клиту досталась честная смерть. А Парменион? Филота? Кен? Разве готовы они были к столь чудовищному вероломству? Они все делали во славу царя и Македонии, но их кости усеяли чужую землю, так и не упокоившись в родной. Величие царя бесспорно, но слишком дорог постамент».
При этих мыслях
