Царская тень - Мааза Менгисте
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она слышит за плечом голос Астер, которая требует, чтобы ей принесли еще бинтов. Вполголоса говорят женщины, готовящие еду из скудных припасов. Она воображает, что слышит твердые шаги Аклилу и Сеифу, когда они проводят проверку круглосуточного наблюдения за территорией. Хирут выгибает спину, преодолевая боль, и проверяет небо, прислушивается — не раздастся ли этот вселяющий страх гул моторов, не раздастся ли голос мальчика, снова и снова повторяющего свое имя. Множество раненых мужчин и женщин ждут, когда она вернется с лекарствами. Есть бинты, чтобы завязать рану, есть раны, которые нужно забинтовать, есть растения, которые нужно найти и сорвать. Она ни минуты не отдыхала с того времени, когда они бежали вчера от самолетов.
Она двигалась с головокружительной скоростью, почти не ела, ее тело грозит отказать ей в мгновения неподвижности. Она накладывала толченые листья и мед почти на все виды ран и молча надеялась, что это поможет. Она набивала открытые язвы куркумой и пеплом и держала дрожащие руки, пока боль не стихала. Она металась между павшими телами, ожоги и травмы мелькали перед ее глазами, мольбы смешивались одна с другой, и наконец она доходит до того, что каждый прирост времени, даже самый малый, обнажает ее полную беспомощность.
Она действовала с тщанием, которое ошибочно принимала за самоотверженность, повторяла свои действия от пациента к пациенту. Она позволяла одобрительным взглядам перерасти в благодарственные шепоты, а когда эти шепоты переходили в громкие похвалы других женщин, Хирут просто кивала и продолжала делать то, что делала, надеясь, что это достаточное искупление ее вины, страшась, что ни одна рана, наверное, не обладает достаточной силой, чтобы стереть из ее памяти молодое лицо Бениама.
Интерлюдия
Каждый день после того как он покинул Дэссе и прибыл в Мейчев, император Хайле Селассие, забросив Библию и молитвы, слушал «Аиду». Он брал каждую арию и проигрывал ее три раза, потом еще и еще, заводил пружину граммофона, пока не начинала болеть рука, пока не начинала ныть спина от сидения внаклон к рупору. Каждое утро он просыпался в своей пещере, где оборудован его временный штаб, и прослушивал эти металлические, дребезжащие голоса, расшифровывал подсказки, сидящие между тщательно выверенными, растянутыми нотами. То, что никакой настоящий египтянин не производит таких звуков, — один из многих несущественных фактов, которые императору приходится не принимать во внимание, чтобы обнаружить то, что удавалось скрывать Аиде.
Теперь Хайле Селассие ждет, когда иголка доберется до первых нот. Это не лучшее занятие для времени, когда его армия готовится к наступательной операции в Мейчеве. Он должен до рассвета отправить послания и проинспектировать войска. Нужно распределить полученные пушки и гаубицы. Он должен собрать резервные войска и отправить их в горы, чтобы они ждали, пока его солдатам не понадобится подкрепление. Он должен раздать больше денег местным жителям, должен убедить всех сомневающихся, что он их истинный царь. Он смотрит на календарь, потом на доклады. Сколько еще нужно успеть сделать! Но он сидит согнувшись, слушает вступительные оркестровые звуки «Аиды».
Он пропустит вечерние молитвы, чтобы послушать музыку еще раз, прежде чем его советники придут обсудить планы на следующий день. Потому что только сегодня утром, когда до него дошли подтвержденные сведения об отравлении и кровавой бане, которую итальянцы устроили войску Кидане, смог он наконец понять суть истинного предательства Аиды: эфиопская принцесса не знала, в чем состоит долг разделенного на две части сердца. Она не могла постичь бремени, которым отягощена ее царская кровь. Это непростительное предательство. Ее мученическая невиновность заставляет Хайле Селассие замереть на месте: она словно забыла ярость и месть, она словно не знает других эмоций, кроме этой детской, глупой любви к человеку, который порабощает и убивает ее собственный народ.
И когда приходит известие о сокрушительных потерях, понесенных Кидане, Хайле Селассие вспоминает Рождественское наступление и искусную атаку Имру на силы Кринити. Он взвешивает унижение, подорвавшее боевой дух врага. Он думает о Десте, который собирает свои войска, чтобы продолжить сопротивление наступающему противнику на южном фронте. Наконец император встает перед пластинкой и чувствует, как укрепляется его решимость: они не ожидают наступления, а потому он сам пойдет в атаку. Они были приучены ко лжи, переложенной на музыку, а потому он будет атаковать их под боевые кличи его армии. Они воображают, что в этой стране полно Аид и впавших в отчаяние царей, готовых отдать свой народ в руки врага. А он покажет им, что в этой стране полно солдат и командиров, которые отступлению предпочитают атаку и скорее умрут стоя, чем станут жить на коленях рабами.
Его одолевает ярость столь сильная, что по его телу в уединении пещеры проходит дрожь, Хайле Селассие поднимает звукосниматель и убирает пластинку с вертушки. Он отодвигает граммофон в сторону, берет пластинку в две руки. Смотрит на нее, на ее гладкий черный винил, аккуратные и ровные канавки, выцветший ярлык с названием АИДА большими печатными буквами. А потом он кидает ее через все помещение с такой силой, что она чуть не разбивается. Он смотрит на нее, на ее упрямую прочность и медленно берет себя в руки. Он расправляет на себе форму, поднимает пластинку, засовывает ее в конверт. Кладет ее рядом с Библией, открывает книгу на стихе, который читал каждый день с начала войны: «Горе земле, осеняющей крыльями по ту сторону рек Ефиопских»[63]. Потом он склоняет голову и молится о мести и великом гневе тысяч армий.
Он вызывает своих священников. Он поднимает голову, отрываясь от молитвы ровно настолько, сколько нужно, чтобы ответить на вопросы, отдать приказы, уточнить дислокацию войск на картах и доклады. Он отсылает своих советников, игнорирует их взволнованные просьбы сделать это сейчас, ваше величество, атакуйте сейчас, единственное подходящее время. Он пишет письма жене и отправляет послания детям. Он отвергает сведения о строительстве итальянцами укреплений. Он подтверждает стратегию и назначает своих командиров атакующим колоннам. Он приказывает приготовить банкет в честь Дня святого Георгиса. Он чувствует сакральную мощь божества. Он ложится спать вечером, наполненный глубокой, неколебимой верой. Ему снятся царь Давит, голова Голиафа
