Царская тень - Мааза Менгисте

Адуа? Кто бросает эту дивную заостренную палку, украшающую своим полетом пыльное небо? Посмотри, как аккуратно она вонзается в горло испуганного ascaro. Посмотри, как Ибрагим отдает команду. Посмотри, как подчиняются ему ascari, как быстро останавливаются, целятся, начинают стрелять по невидимым людям. Вглядись в их ошеломленные лица. Эти идеальные, летящие по кривой копья. Посмотри на их руки, высоко закинутые в броске. На этот дрожащий луч света, описывающий дугу в воздухе над полем, словно некий бог бросает им насмешливый вызов. На падающего Фиссеху, последнего сына Самюэля. На то, как спотыкается Гирмей, единственный ребенок Мулу. На Хабте, который падает на колени с пронзенными легким и сердцем. Прислушайся к ветру, который вибрирует от летящего копья, и брошенного камня, и хриплых окриков, и мучительных воплей. А войско Кидане пока еще не более чем ожидание, взвешенная мысль без материи и формы, не более чем воздух.

* * *

Когда Ибрагим понимает, что они сделали, уже почти слишком поздно. Он уже несется навстречу этим копьям, когда осознает, что противник почему-то двигался назад, вверх по склону, по траве, невидимый, как воздух, а он со своими людьми сами неслись навстречу гибели. Ибрагим криками привлекает их внимание, он разворачивается и становится на пути его людей, которые начинают обегать его. Он лицом к лицу сталкивается с их нетерпеливым страхом и смятением. Сердце его замирает и сбоит, когда он видит это, и он дает себе обет: больше подобных дней никогда не случится, они больше никогда не застанут его врасплох, неподготовленным. Ибрагим поднимает руки и показывает в направлении, противоположном их атаке, и произносит единственное слово, достаточно веское, чтобы сорваться с его губ: Назад, назад, идем назад! Все назад. Он поднимает руки и видит Сулеймана, который не желает останавливаться, его испуганный взгляд прилип к холму, его рот открыт, он кричит что-то ему, но Ибрагим не может разобрать что, а потом слышит стук заостренной стрелы, ломающей кость в своих яростных поисках плоти. Ибрагим показывает своим людям — назад, назад! — и теперь они устремляются к безопасности через тела павших, через лужи крови, через поломанные копья, бегут к тому месту, откуда начинали атаку.

И тут полковник Карло Фучелли слышит танки. Вот они, дробят камни, трещит под их гусеницами сорванная кровля, они ревут яростью, которую превосходит разве что безутешная скорбь. Вот их вращающиеся жерла поворачиваются к врагу, к этим трусам, которые стреляют исподтишка и продолжают швырять копья. Эти танки сомнут высокую траву, раздробят здоровенные валуны, большие камни, за которыми прячутся эфиопы. Танки — его танки — раздавят их черепа, расплющат упавшие тела. Его танки будут безжалостны и бесчеловечны в своей атаке. Они не боятся ни копий, ни пуль, это механическое движение вперед не знает колебаний. Потом еще один ascaro падает перед самым Ибрагимом — его люди расчищают поле для машин. Карло наводит бинокль на ошеломленное лицо раненого ascaro, видит кровь, расцветающую на его груди. Неужели это и есть цветок юности? Неужели это они имели в виду? Он снова поднимает руку, давая знак танкам. И все же. Тем не менее. Несмотря ни на что. Выстрелы не прекращаются. Копья не гнутся. Тук-тук-тук продолжается в неизменном оркестровом ритме, и Карло стоит в Абиссинии, а еще он падает с груды дров для костра, а еще прячется под своей кроватью, и все, что преследовало его в тех самых темных ужасах, остается невидимым для несовершенного человеческого зрения.

Кидане смотрит на приближающийся танк и повторяет то, что узнал об этой машине еще одну жизнь назад: люк, башня, жерло, ствол, грязезащитное крыло, боковая броня, ходовое колесо, гусеничное звено. Под ним дрожит земля, словно готовясь к этому новейшему насилию. Трава мнется и трещит в густых потоках дыма и жара. Над его головой ветер разносит пыль и крохотные камушки, которые летят ему в глаза и попадают в горло. Они сделали все, что могли, из укрытия. Они использовали территорию наилучшим для себя образом. Его люди оправдали его ожидания, совершили невозможное, не отступили наперекор всему. Они сделали все это, но дальнейшее выше их сил. То, что обрушится на них теперь, непобедимо. Он быстро пускает зеркалом зайчик, дает сигнал об отступлении и слышит, как по траве, по искалеченной земле распространяется крик Сеифу, несущий его приказ, и его люди начинают ползком отступать вверх по склону холма.

Карло чувствует знакомый огонь своих детских кошмаров, серу, летящую из темных ладоней демонов. Этот шум, пыльная взвесь от раскалывающегося камня, дрожь древесных корней, поднимающаяся из чрева земли, — он знал все это в самых тайных своих страхах. Карло сильнее прижимает бинокль к глазам, смаргивает с них туман влаги и напоминает себе: но я же здесь. И мысли уносят его назад, к тому моменту перед началом марша в эту долину, когда он стоял на вершине горы неподалеку от форта и перед ним лежала эта величественная страна, ее сочные долины купались в солнечном свете. Он думает о счастливом случае, о божественном промысле и судьбе. Он должен был догадаться тогда, но теперь он не сомневается: его мгновение славы началось, и вот его первая ступень: зрелище, которое подтверждает исконную жестокость этого мира.

А потом одинокая человеческая фигура, маленькая, как у ребенка, ползет животом по камням, а все звуки войны поднимаются над горячей землей и переливаются, как жар над песком пустыни. А потом он видит еще одного абиссинца, скользящего по земле, призрак, которого он приморгал в окуляры бинокля. Эти двое появились ниоткуда, фигуры-близнецы, выпрыгнувшие из темного воображения, двигаются к его танкам, а долина, по которой отступают Ибрагим и ascari, оглохла от их боевых кличей. Но это какое-то рукотворное чудо, думает Карло, прикасаясь к шраму у себя на груди. Это невозможно, и в то же время он видит рукотворное чудо: выстоять под ударами и подняться после них живым и бесслезным. Человек, он и есть человек, но тем не менее он видит, как двое людей забираются на его танки, словно это просто горы из металла. И посмотрите, как этот похожий на ребенка человек воздевает руку, поднятый высоко меч, и кричит в люк водителю танка. Карло видит, как человек колотит в маленькую дверцу, его ярость не знает жалости, меняющаяся нота в долине, которая неожиданно погрузилась в тишину. Это голос, которому для того чтобы выразить себя, не требуется никакого языка, и теперь Карло падает на колени, его рука поднята, но крещендо не наступает, нет ничего, только этот