Царская тень - Мааза Менгисте

Только Фофи хватило храбрости произнести вслух то, что чувствовали некоторые другие: Почему они не позволили нам драться? Я был готов. Он изобразил, что поднимает винтовку и прицеливается.

Падре произносит молитву над солдатом, который закрыл лицо руками, его плечи сотрясаются в рыданиях. На лице падре блаженное выражение. Его грубые черты передают умиротворенность. Его губы двигаются, слабая улыбка растягивает уголки рта. Этторе чувствует, как пот скапливается у него сзади на шее, пробивается через слои пыли и грязи, впитывается в воротник рубашки. Он слышит своего отца: И ты позволил втянуть себя в это? Разве я не внушал тебе, что ты должен сомневаться в тех, кто хочет скрыть свои жестокие дела за каким-то невидимым богом? Этот мир был создан человеком, сын мой, мы сотворены по нашему собственному грубому подобию, нет никакой судьбы, никакого провидения, никакой божественной воли, есть только одно: знание. Этторе ловит себя на том, что непроизвольно трясет головой, и краем глаза с облегчением видит небольшое число soldati, которые собираются вне строя, непринужденно болтают. Он делает движение в их сторону, ощущая взгляды в спину.

Почта прибывает вскоре после того как священник заканчивает свою работу, и толпа быстро собирается вокруг почтового грузовика. Люди толкаются, чтобы пробраться в первый ряд, они выкрикивают свои имена, чтобы привлечь внимание почтальона, машут руками в воздухе, словно чтобы поймать письмо, которое он может бросить в их сторону. Этторе ждет на краю круга, стараясь избавиться от беспокойной мысли, что и этот день будет без письма от отца. Молчание Лео растянулось на два письма, присланные матерью. Это вызвало воспоминания о тех случаях, когда он вызывал недовольство отца, не отвечая прямо на вопрос, не делая того, что от него ожидалось, и тогда видел, как его отец спокойно удалялся в свой кабинет и, не говоря ни слова, закрывал дверь, а потом Этторе мог умолять отца впустить его, чтобы попросить прощения, но дверь непреодолимой преградой стояла между ними.

Сколько лет ему было, когда его мать ворвалась в кабинет мужа и принялась кричать на него: У тебя нет никакой жалости? Ты не знаешь, что такое угрызения совести? О том, что произошло между ними, можно было догадаться, глядя на них, но то было частью другой истории, которую они оба давным-давно заперли от него. Его отец встал из-за стола, подошел к нему и опустился на колени, глаза его смотрели на Этторе с непривычной нежностью. Не говоря ни слова, он притянул Этторе к себе и накрыл его маленькую голову дрожащей рукой.

Я тебя люблю, сын мой, сказал он.

Наварра! Наварра! Давай быстрее, бери! Почтальон кидает конверт в сторону Этторе, а его фамилия — Наварра, Наварра — рябью проходит по толпе.

Этторе хватает письмо и поспешно отходит в сторону, стремясь побыстрее найти укромное место, чтобы прочесть его.

Фофи выбирается из толпы. Он, радостный, машет своим письмом. От Сандры! Он целует письмо, прижимает его к щеке. Пойдем туда. Он показывает на маленькую группу в нескольких шагах — они сидят на земле и читают полученные письма, время от времени шутливо заглядывают через плечо в чужое письмо.

Ты иди, говорит Этторе. Там Марио, показывает он. Марио сидит чуть поодаль от группы, держит в руках письмо, вид у него ошеломленный. Узнай-ка, что там у него случилось, добавляет Этторе и спешит к своей палатке, руки его дрожат.

Письмо, которое он читает у себя, простое, но это любящие слова от матери, обычные слова: Мы в порядке. Мы тобой гордимся. Нино шлет привет. И все в таком духе. Письмо очищено от всякой информации, из него выпотрошено все, что может быть опасным, оно написано и переписано, чтобы пройти цензуру. Только много времени спустя, когда уже будет поздно что-то делать со знанием, только скорбеть, Этторе узнает, что Лео тоже пишет письма сыну, только не отправляет их. Он пишет их с яростью, не давая себе отдыха, пишет целыми днями, непрерывно. Он сидит в своем кабинете, отпирает все ящики и опустошает их, избавляет их от секретного содержимого. Пока Габриэлла готовит обед, он собирает по кусочкам старую жизнь, проводит пальцами по швам прошлого, которое он хотел сохранить в целости и возвышенности. Он обнажает трещины, чтобы объяснить недоумевающему сыну, почему он не может написать ему.

Именно об этом Габриэлла пытается сообщить сыну, упоминая их карту, что висит в кухне. Именно это она имеет в виду, когда говорит: Твой отец скучает по тебе. Она хочет этим сказать, что Лео не может поступать так, как поступает она. Он не может писать всякие благоглупости, которые, по мнению почтового ведомства, поднимают боевой дух. Вместо этого он пишет все то, что никак не мог сказать, пока они жили под общей крышей. Он рассказывает ему о том человеке, каким он был до рождения Этторе, до женитьбы на Габриэлле, до того как он научился придерживать язык и обуздывать акцент. Он изливает душу на этих страницах, его мысль растекается на благостных мгновениях и сжимается на воспоминаниях, которые он предпочел бы похоронить навсегда. Закончив, он встает перед Габриэллой с пачкой писем в дрожащих руках и говорит: Я готов.

* * *

Женщины выворачивают свои платья наизнанку, растирают грязь по лицам. Они рвут на себе волосы и воют на заходящее солнце. Они ходят медленными кругами вокруг тел мертвых, бьют себя в грудь, выкрикивая имена, их скорбь — медленный плач, который грозит уронить их, уложить распростертыми на землю. Они ходят вокруг накрытых одеялами тел, а Хирут заставляет себя слушать, опасаясь имени, которое может родиться в их глотках и вызвать Бениама, который ткнет в нее обвиняющим пальцем. Они будут работать, пока не оплачут каждого. Они будут повторять имена, и произносить благословения, и проклинать врага, который убил этих людей. Они столько раз пройдут вокруг этих тел, что в траве протопчется небольшая тропинка. А потом, когда они закончат, мужчины захоронят тела. Они оставят их в совершенно незаметных могилах, будто те, кто лежит в них, исчезли без следа. Они будут покоиться в заброшенных деревнях и близ разрушенных церквей — новая разновидность обитателей, которые потерянно бродят по отравленной земле.

Хирут смотрит на корзинку с лекарствами в своей руке. Существует бесчисленное количество способов поставить живых на службу умирающих и мертвых, задернуть занавес за тщетностью всяких усилий. Глядя на продолжающих молиться женщин, она думает о том, что