Царская тень - Мааза Менгисте
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тэфэри, представь Симонида в банкетном зале перед самым обрушением дома. Он готовится к произнесению своей речи, как когда-нибудь это будешь делать ты. Представь, что в этот момент его зовут куда-то под открытое небо, как раз перед тем как землетрясение уничтожит это здание. Родственники погибших находят его, единственного выжившего, и чего они хотят? Они хотят найти тела тех, кого потеряли, отец Самюэль. Поступи так, как поступил он, Тэфэри. Закрой глаза и расскажи нам все, что ты помнишь. Но они бомбят мой народ, отец, они сбрасывают яд на детей. Женщины умирают. Я привел их всех к гибели, и я не могу найти, куда положил фотографию сына.
Сначала он боится, потом новый удар: он не помнит, куда положил свою любимую фотографию, на которой запечатлен он сам и его сын Мэконнын, эту фотографию ему подарил американский журналист Джордж Стир. Этот человек пришел с визитом и вежливо ждал, когда император закончит заседание. В тот день на Стире была серая рубашка и синие брюки, из кармана его синего пиджака торчала авторучка. Хайле Селассие взял фотографию и, довольный, горячо поблагодарил фотографа. Они сели и проговорили почти тридцать минут — говорили об Италии, о Вал-Вале[58], о северном нагорье и северном фронте и обороне. На элегантных серых носках американца были тонкие голубые полоски. Как только у Хайле Селассие появилось время, он нашел рамочку для фотографии и поставил ее у себя на рабочем столе. Она стояла у его локтя, фотография столь драгоценная, что он никому не позволял к ней прикасаться. А сейчас она исчезла, словно ее и не было. Словно итальянцы прокрались в его кабинет и нашли, ко всему прочему, и эту фотографию. Симонид реконструировал по памяти разрушенное здание. Он посмотрел на руины и понял, каким оно было. Он нашел способ воскресить мертвых, вспомнив, где сидел каждый. Он помог им найти путь назад к их скорбящим родственникам. Он вернул их к жизни, назвав их по именам[59].
Тэфэри, у нас нет ничего, кроме памяти. Все, что достойно жизни, достойно и памяти. Не забывай ничего. Хайле Селассие стоит в коридоре и смотрит на свой почти пустой кабинет, ощущение зыбкости одолевает его. Он должен покинуть Аддис-Абебу и отправиться в свой штаб в Дэссе. Он будет вести войну оттуда. Итальянцы наступают на Аддис-Абебу, и уже ясно, что они займут город, и страх мешает ему думать. Его стол вычищен. Картонные коробки стоят у двери. На полках не осталось книг. Все уложено на свое место, аккуратно помечено и упаковано. Всего несколько часов назад он стоял в своем кабинете и складывал остатки вещей в одну из этих коробок, потом он прошел по лучу света, лежащему на полу, словно ковер, и поднялся по лестнице отдохнуть. А теперь он не может вспомнить, что лежит в каждой из коробок. Не может вспомнить, укладывал ли он фотографию. Он закрывает глаза и видит одинокую фигуру человека на руинах дома. За ним мужчины и женщины, согнутые горем, они показывают на фрагменты тел, лежащие в песке и камнях, и рыдают.
Симонид, шепчет он. Симонид, говорит он. Хайле Селассие прикасается к разлому в своей груди, удерживаемому грудиной. Именно там, в месте, куда не может дотянуться ни одна рука, чувствует он, как начинает сходить на нет его существо, чувствует, как враги постепенно, понемногу уничтожают его. Это и есть исчезновение, которое начинается вот так: с забывчивости и коробок.
Осторожный кашель у него за спиной. Хайле Селассие поворачивается и видит своего адъютанта с его непокорными волосами, кудряшками, которые начинают закручиваться сами в себя. Он бос, одет по-прежнему в тот же костюм, что носит уже два дня, галстук развязан и в пятнах. Он стоит, прижимает к груди, словно щит, стопку папок, лицо у него осунувшееся, под глазами темные круги. За его плечом чуть дальше в коридоре свет выхватывает из полутьмы граммофон — его с безупречной осторожностью упаковывает один из слуг.
Легковые машины и грузовики почти заполнены, ваше величество. Водитель мне только что сказал. Места осталось совсем мало.
Скороходы? Спрашивает Хайле Селассие.
Адъютант кивает. Мы ищем Кидане, он будет знать, что они планируют атаковать его. Мы найдем его прежде, чем это сделают они. Адъютант поворачивается, смотрит на слугу, который упаковывает граммофон.
Император ждет. Он знает, что хочет сказать адъютант; молодой человек нашел самый вежливый способ повториться и не сможет противиться еще одной попытке.
На узком столе рядом со слугой Хайле Селассие видит новую коробку с граммофонными иголками, заказанную им из Джибути. Еще там стопка пластинок с частотой вращения семьдесят восемь оборотов в минуту, подаренных ему высокими сановниками: Вольфганг Амадей Моцарт и Эдвард Григ, американец Дюк Эллингтон, немецкий вокальный ансамбль «Комедианты-гармонисты», редкая японская запись. Он слушал эти пластинки один раз, может быть, два, чаще, когда война и поражение стали неизбежными. Он надеялся, что их незнакомые мелодии помогут заглушить бесконечные вульгарности Faccetta Nera и прочие ненавистные итальянские песни, которые буквально заживо сдирают с него кожу.
Проследи, чтобы это погрузили, говорит император. Если места нет, пусть выгрузят какие-нибудь другие сумки.
Император чувствует подавленность адъютанта. Тот, кажется, не может понять, почему императору непременно нужен граммофон. Мы существуем во времени, в котором отсутствует логика, хочет сказать император. Мы сейчас совершенно иррациональны.
Адъютант внимательным глазом обводит кабинет, дом. Я проверю, все ли двери надежно заперты.
По склонам его столичного города, через реки и сухие саванны Кидане движется к засаде. Хайле Селассие почти слышит крики и вопли, которые вскоре будут эхом разноситься по холмам. Он приказал самым быстрым скороходам в стране спешить на север и найти там Кидане и его людей. Он разослал по городу барабанщиков, их взволнованный ритм сообщает о новой опасности, барабаны звучат так громко,
