Царская тень - Мааза Менгисте
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Император может представить себе маршрут Кидане. Он думает теперь обо всех деревнях, мимо которых пройдет Кидане. Он знает все реки, которые Кидане перейдет вброд. Он может представить себе километры пересеченной местности. Он знает, что две любовницы будут рыдать, получив известия о смерти Кидане. Он знает, кто из его врагов вздохнет с облегчением. Он научился накапливать во дворце своей памяти бесчисленные подробности. Он распределил своих людей по отдельным комнатам, предоставил кровати их женам, окна детям, коврики любовницам. Он позволил каждой конкретной детали заявить о себе в этой комнате, предъявить претензии на пространство, и теперь может видеть все детали на своих местах: укорененные и обездвиженные, они ждут света, чтобы выйти вперед и быть занесенными в память. Он делал это с тех времен, как стал расом Тэфэри, ритуал теперь настолько затверженный, что стал автоматическим, быстрее, чем мысль.
Сверху доносится тихий голос. Император слышит своего второго сына — младший, Мэконнын, зовет его: Аббаба. Аббаба. Ты ушел?
Я здесь, лидже, думает он. Но в Дэссе его штаб, и он должен подготовить сражение в Мейчеве, переговорить с еще бо́льшим числом офицеров. У него нет времени быть отцом этого ребенка. Он слышит голос жены, Менен, она зовет мальчика. Он поднимает голову — хоть бы одним глазком увидеть возлюбленного сына, тезку его отца, его ребенка, запечатленного на ныне утерянной фотографии.
Потом он слышит еще один голос, воспоминание, покоящееся в уголке его разума. Зенебворк маленькой девочкой зовет его: Аббаба. Аббаба, не уходи. Он поворачивает голову, потому слуги не видят, как его передернуло. Он не может оставить ее, куда бы ни шел. Не он сам так устроил, он не хотел этого. Таков предопределенный баланс между этим и потусторонним миром. Между живыми и мертвыми.
Я готов, ваше величество. Его адъютант сжимает в руке аккуратно сложенные доклады. Мы можем посидеть в конференц-зале, если хотите.
Адъютант говорит еще что-то, но император не обращает внимания. Он вспоминает свои школьные дни, своих учителей и их требование к нему — запоминать все в мельчайших подробностях. У него теперь исключительная память на мельчайшие детали сложных систем, о которых сообщается в докладах. А вот своего врага он не может запомнить. Он не может составить мысленный образ этого человека, которого его народ упорно называет Муссолони. Он не может четко увидеть его. Глаза не подчиняются ему, когда он предпринимает такие попытки, а потом он не знает, что еще ему делать — только слушать. За месяцы, прошедшие с того дня, как Бенито отдал приказ о вторжении, император не делал ничего, только покупал музыку итальянского народа, отправлял своих слуг поездом в Джибути, Судан, Сомали, Йемен и Эритрею для покупки ему семидесяти восьми пластинок. Теперь у него три тяжелые коробки, они, аккуратно каталогизированные, ждут отправки вместе с ним.
Пластинки, начинает Хайле Селассие.
Адъютант поднимает голову. Его плечи сутулятся. За его спиной замирает слуга, укладывающий граммофон в ящик. Горничная, подметающая за занавесями, поднимает над полом метлу. И дети за его спиной будто тоже прекратили болтать, и только Зенебворк не исчезает, стоит, испуганная, и бросает ему вызов.
Ваше величество?
Мы, начиная с этого вечера и до нашего отъезда, будем слушать музыку этих итальянцев. Какую пластинку ты можешь предложить? У нас есть время на что-то одно, говорит император.
Ответ звучит мгновенно и твердо: Джузеппе Верди, опера «Аида».
Ему кажется, что он чувствует, как Зебенворк соскальзывает с розового куста и влетает в открытое окно. Она сидит, ссутулившись, в уголке слева от него, ее трясет. «Аида», говорит он. История, которая заканчивается смертью эфиопской принцессы. Он ничего не может с собой поделать — горло у него перехватывает.
Глава 18
Когда Кидане был мальчиком, отец предупреждал его: берегись скорохода с дрожащими ногами. Измеряй слова человека и взвешивай его послание. Оставайся спокойным и слушай. Никогда не позволяй ему увидеть, что его слова сгибают тебя. Стой высокий и неподвижный, пока он не уйдет. Он будет наблюдать за твоей реакцией. Он будет оценивать опасность впереди по морщинам у твоего рта. Будет прислушиваться — нет ли в твоем голосе дрожи, которая выдаст твое отчаяние. Он будет слушать послание, которое ты не произносишь вслух. Не позволяй ему увидеть ничего, кроме уверенности. Не позволяй ему услышать ничего, кроме определенности. Оставайся неподвижным, Кидане.
Оставшись наконец в одиночестве, Кидане уходит в палатку и опускается на кушетку. Курьер, Ворку, ушел передать в другой лагерь предупреждение о грядущей атаке итальянцев. Император приказал Кидане нанести упреждающий удар и возглавить наступление на лагерь Карло Фучелли. Дэссе подвергся бомбардировке, и император вскоре переезжает в Мейчев, он поведет свою армию в решительное сражение против превосходящих его итальянских войск. Кидане приказано присоединиться к наступлению после его упреждающей атаки, хотя, если они вступят в открытое сражение с итальянцами, поражение почти неизбежно. Палатка словно сжимается, крыша опускается на его голову.
Атака на Фучелли, потом сражение в Мейчеве: это смертный приговор для многих из его людей. Кидане пытается успокоиться. Снаружи до него доносятся мягкие голоса женщин, несущих воду и топливо для костра. Он слышит вдали низкий вороватый рокот разведывательных самолетов. Где-то в лагере Астер по его приказу организует раздачу бинтов и провизии. Хирут с ней, она подавлена, но наконец-то укрощена. Кидане запускает руку в небольшую сумку у своих ног, вытаскивает фотографию маленького Тесфайе, вырезку фотографии с Хайле Селассие, медаль, которой император Менелик наградил его отца за отвагу на войне. Вернувшись домой, его отец избегал контактов с теми, кто сражался бок о бок с ним, отвергал приглашения на обеды и свадьбы, отказывался от посещения похорон, перестал ходить на ежемесячные собрания мехабер. Они призраки, сказал он как-то раз Кидане, они забыли, как быть живыми.
Это был Ворку? Это Астер, говорящая через ткань палатки, он видит ее очертания.
Он может различить подол ее платья за клапанами палатки: накидки его отца на ней теперь нет.
Она входит внутрь без разрешения и останавливается перед ним, ее руки сложены на груди, ее рот представляет
