Про папу - Максим Викторович Цхай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я мечусь по кухне, где все ножи, эти женщины вечно запихают все… ах, вот они!
— Да не этот! Мне нужен мой маленький ножик с зубчиками!
— Папа, какая разница.
Папа чуть не захлебывается персиком от возмущения.
— Есть разница! Есть!
— Какая?
— Тот с зубчиками, а этот нет!
Папа аккуратно вырезает косточку.
— Вот это персик так персик, а ты что, взял как всегда…
Я чешу репу. Хи!
— Зато мои на десять рублей дешевле.
Папа чуть не роняет половинку персика. Это был запрещенный прием.
— Да? А ну, дай мне твоих.
Надкусывает новый персик из моего пакета.
— Папа, ты этот доешь лучше.
— Не, дорогие вы ешьте, мне и твои пойдут…
3 августа 2017 г.
Проснулся от того, что папа раздаривал вещи по телефону соседям и бывшим сотрудникам, а те, судя по всему, с радостью их принимали.
Вылетел из спальни в трусах, не стесняясь сестры, с криком: «Все отдай, все раздай, детей по миру пусти!» Хорошее начало дня.
Племянника покусали блохи. И это невзирая на то, что за день до приезда гостей я буквально залил дом ядом.
Пока чесали племянника, папа сел сортировать фотографии и с его точки зрения ненужные стал рвать в клочки. Сестра, найдя на обрывке фрагмент чьей-то детской попы, вцепилась в пакет с фото, и мы стали хором кричать на отца: «Фотографии тебе что, кушать просят? Или орут по ночам?»
Папа, поняв, что он сделал две ужасные непоправимые глупости в своей жизни, родив дочь и сына, мрачно сел пить чай. И тут обнаружилось, что оставшийся в холодильнике кусочек ливерной колбасы местного производства, которую я люблю, стал подозрительно прилипать к пальцам. Приехала сестра со своими разносолами, и я просто про него забыл.
Папа сказал, что сын у него вырос тупой расточитель. Сын припомнил ему утреннюю раздачу слонов, среди которых оказался и антикварный приемник «Регонда». Папа подумал и сказал мне, что я жадный гомосексуал. Сестра влетела на кухню с криком «брейк!». Она бегала между нами и призывала именем милосердия заткнуться. Племянник, поняв, что чесать его больше никто не будет, мрачно пошел дочесываться о стену.
Папа, устроивший этот бедлам, удовлетворенно допивает чай, липкую колбасу я у него уже отобрал. Сестра ушла на экскурсию в Новодевичий монастырь, боюсь, она уже не вернется.
А я пошел собирать собачьи кучи за домом, урожай за ночь поспел, и ссыпать его в липкий, как ливерная колбаса, мусорный мешок, который папа не дает выбросить, заставляя лишь опорожнять. Пусть его подарит кому-нибудь.
Сохраняем позитив любой ценой.
Интересно, вонючий мусорный мешок для оптимиста уже наполовину полон или еще наполовину пуст?
10 августа 2017 г.
Папа время от времени мается без работы. Ходит по дому туда-сюда, будто потерял что-то. А что — забыл.
— Папа, а посмотри спектакль Эйфмана.
— Да смотрел уже.
Папа стоит возле чертежного стола. Старый, побитый молодым соперником боксер после последнего боя. Скула у папы зажила, но кровоподтек остался еще. О чем мечтает отец?
— Папа, а ты рисовать пробовал?
— Да отстань.
Отец явно силится что-то вспомнить, но не может. Значит, он вспомнит сейчас, что состарился. Этого нельзя допустить. Старость, если о ней забыть, исчезает.
— А пиши мемуары?
— Та, ерунда это все…
Я не так сказал, пожилым людям, как детям, надо все заворачивать в красивые фантики.
— Как ерунда? В тебе же жива эпоха целая, незнакомая никому почти. Ну много ли людей твоего возраста сейчас живет на свете, а пишут из них единицы!
— Ну вообще, да…
— Записи, они же вечны. Их будут внуки перечитывать. И все останется навсегда.
Папа третий день сидит за тетрадкой. Принес мне первый рассказ, написанный старательным, красивым и ясным почерком.
— Вот, про бабу Катю, почитай…
Прочитав папин рассказ, теперь я точно знаю, что мою бабушку Катю взяли в рай. Не может быть, чтоб не взяли. Даже невзирая на ее свирепый характер. Больше скажу: и ее сотрудников по заводской смене тоже всех взяли в рай.
Ближе к концу войны баба Катя работала на хлебозаводе. Как раз тогда в Караганду привезли выселенных чеченцев, просто вывезли семьями и бросили в метель посреди степи. От неминуемой смерти их спасли казахские аулы, как, впрочем, в свое время и депортированных немцев. Казахи распределили между собой обездоленных людей, дав им убежище в своих домах-юртах. До одиннадцати человек принимал под свою войлочную крышу простой степняк, отогревал этих людей и кормил до теплых дней.
Той зимой баба Катя в составе женской бригады работала на бегущей ленте, хорошие буханки хлеба она отправляла в один контейнер, а кривые, косые, разваленные перенаправляла в другой. Совсем сгоревшие, испорченные хлебные кирпичики она отбраковывала полностью и выбрасывала в специальный мусорный бак, расположенный под окном цеха.
И однажды она увидела, как со двора цеха в окна заглядывают дети чеченских выселенцев. Обмотанные всяким тряпьем, они даже не мерзли, их внимание было полностью поглощено запахом и видом настоящего хлеба.
Те, что постарше, ныряли в мусорный бак, вышкребывая черные корки. Когда старшаки уходили, к контейнеру подходили дети помладше.
Однажды баба Катя не выдержала этого зрелища, схватила кособокую буханку хлеба с ленты, ту, что надо было отправить в контейнер для неликвида, быстро порвала ее и выбросила в мусор.
Дети налетели на настоящий хлеб, как воробьи, и не было им разницы, какой он был формы и как хорошо пропечен.
Сотрудницы бабы Каты пришли в ужас: «Катя, у тебя же двое детей, что ты делаешь, за это же…» Они даже боялись произнести, что будет за это.
На следующий день баба Катя отправила в брак вместе с горелыми корками еще одну кривобокую буханку хлеба. И на следующий тоже.
Детей стало приходить больше, и ей пришлось рвать по две буханки в рабочую смену. Каждую.
Так прошла зима. Зима сорок четвертого года.
И никто, никто, никто не настучал. Это при том, что, помня крутой характер моей бабушки, представляю, сколько у нее было недругов в коллективе. Недруги были, а вот подонков и подлецов, выходит, нет. Может быть потому, что работали с бабой Катей женщины.
Отец написал, как несколько лет спустя возвращался из гостей с матерью, моей бабой Катей, уже почти ночью по проселочной дороге. И внезапно их окружила группа каких-то довольно устрашающего вида людей.
Маленький в те годы папа испугался. Испугалась и баба Катя, хотя она ничего на свете
