Про папу - Максим Викторович Цхай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Здравствуйте, тетя Катя! — сказали эти люди. И поклонились ей.
* * *
Вот так, папа писатель. Это реально интересно! Я долго скакал по дому, размахивая тетрадкой. Папа смотрел на меня ясными глазами, которых я не видел лет десять.
На четвертый день я вдруг услышал, как пишущий отец зашмыгал носом.
Подошел к нему. Папа сильно застеснялся:
— Это я от смеха…
— Да ладно, когда писатель пишет и плачет, это очень хорошо.
— Да? А ты тоже плачешь?
— В три ручья! «Чтобы заставить чувствовать других, надо сильно чувствовать самому», — так Паганини сказал.
— Ну, если Паганини… ладно тогда.
Папа написал про детский садик. Как его целовала воспитательница в макушку, если он быстро ложился в кровать. Губы у нее были очень мягкие. Как они, дети послевоенных лет, поднимали руку и спрашивали, можно ли им взять недоеденные кусочки хлеба с другого стола.
Как все хотели попасть на утренниках в артисты, их кормили отдельно и лучше.
Как папин отец, мой дед, вел его ранним утром в детский сад. И как папе хотелось поиграть с яркими зелеными кубиками, но старшие мальчишки их отбирали…
Отец пишет теперь по утрам. Он в мире, где снова молод. У него опять есть папа и мама. И невидимые теплые губы снова целуют его в седую макушку.
* * *
Мыть пожилого человека надо весело и бодро.
Мы с папой натираемся мочалкой с таким настроением, будто мы два гусара и вместе идем в кавалерийскую атаку. Обливаемся водой, как два морских льва, в куче брызг и бодрого пофыркивания.
Вытирается папа сам. Это слишком интимно и ломает все ролевые устои — старший всегда вытирает младшего, а не наоборот.
После помывки папа долго сидит в блаженной прострации, завернувшись в махровый халат. Я вытираю шваброй ванную комнату. Бой окончен, мы победили, можно пить чай и смотреть друг на друга влюбленными глазами.
Чего и вам желаю, с кем бы вы ни мылись.
11 августа 2017 г.
Август. Обожаю этот месяц. Удивительное сочетание названия и процесса длиной в тридцать один день. И тридцать одну ночь. И вечер, конечно, августовский, неспешный вечер.
Август. Будто взболтанный осадок в темном вине медленно оседает на дно. Словно улыбка, переходящая в уголок рта и дрогнувшая там невысказанным словом.
Серпень — блестели ли быстрые серпы в украинском поле или светился в темном небе заката лета только один, зато какой…
Жнивень — по-белорусски время итогов, пожинания того, что взросло.
Тамыз — по-казахски, звучит, будто гладкий, округлый камень в глубокую воду упал, без брызг, словно лег.
Любой увидит красавицу, когда ей двадцать пять. В девятнадцать — красавицы все. А в пятьдесят? Это особенная красота.
Август еще полон сил, но он зрел, и значит, к силе его примешивается уже прохладный покой. Время, когда на листьях деревьев еще греется лето, но в тени их уже легла осень.
Скачущий апрель, смеющийся май, беззаботный июнь и страстный июль.
И наконец — август…
Самое время жить.
14 августа 2017 г.
Овчарка Белка, стоит мне вернуться из магазина, начинает жаловаться на жизнь.
«Ай-ай-ай, девушке так тяжело жить, ай-ай, меня заставляют спать в будке и кормят не пойми чем, добрый юноша, покажи скорее, что у тебя в сумочке…»
— Белка, уйди, я этого не люблю.
— Ай-ай, меня никто не любит.
Ну конечно, это не дело, старая овчарка-девственница, пусть не на цепи, но двор маленький совсем, и на обед всегда одно и то же. Всей радости в жизни — через забор погавкать на придуманных от скуки врагов. Белка явно надеялась, что с моим приездом ее жизнь изменится. Что ее опять начнут запускать в дом и давать возможность валяться где хочешь, трясти шкурой, рассыпая по полу шерстяное и разбрасывая по стенам липкое, и воровать со стола. Я бы вообще, наверное, разрешил. Только пол нужно будет мыть каждый день. На столе ничего не оставлять. И в любой момент в тебя будет кто-то тыкаться холодным и мокрым и говорить «хэ-хэ-хэ». А я этого не люблю. И вообще, немецкая овчарка не мопс. От маленьких комнатных собачек пахнет легким одеколоном, а от овчарок густо прет лесным зверем, мокрыми баранами и жирными волосами. Так что не хрен. Но Белке этого не объяснишь. Поэтому подглядываю в окошко, как она сидит напротив двери и ловит каждый звук, доносящийся из дома.
Наверное, представляет: вот Максим тапки надел, это он чайник ставить пошел, вот ноутбук загудел… Может, он скоро выйдет и даст мне что-нибудь вкусненькое. Или откроет дверь настежь и скажет: «Ну что же вы не заходите, сударыня, сыро сегодня на улице!» И что-то мне сдается — она знает, что я подглядываю и что у меня в душе. Собаки — они как дети, не обманешь.
* * *
У папы появилась идея. Загнать кого-нибудь на чердак.
По его версии, там где-то валяются две старые, но чистые тетрадки, писателю нужен простор, он хочет скрипеть пером под свет свечи, в смятении хватать себя за волосы и рвать исписанные листы.
Но новые листы подшиты в новые тетрадки, а они денег стоят. Рвать по ночам деньги папа не способен.
Однако на чердак в такую жару лезть никто не хочет. Когда я собрался в магазин за новыми тетрадями, папа чуть не оторвал мне руки, есть, точно есть на чердаке аж две тетради, зачем покупать, когда есть, ты тупой совсем?
К тому же папа ухитрился уже неоднократно поругаться и с моей сестрой. На ее причитания я сочувственно покивал головой, пряча под скорбно прикрытыми веками теплое чувство торжества. Это, знаете, забытое переживание, последний раз я его испытывал сорок лет назад, когда перепил бабушкиного компота, по дороге домой терпел, терпел и все-таки, пока уже топил палец в пупке звонка, наделал в штаны. Я сразу припомнил, как это: и очень хочется, и ужасно стыдно, но само действо — редкое блаженство!
Сестра отказалась лезть на душный чердак, сославшись на возможных мышей.
Ко мне обратиться папе долго не позволяла гордость, все-таки я у него плохой сын… Впрочем, не нужно торопиться с выводами. И папа все-таки подошел ко мне и дал задание немедленно брать лестницу и отправляться искать в куче хлама макулатуру. Очки же я ему нахожу, вот и тетрадки найдешь.
Я устроил дядьковщину и передал это задание готовому выполнить любой мой приказ новобранцу — племяннику Артему. Папа
