Про папу - Максим Викторович Цхай

Котася любила спать на мамином животе, ссорилась с папой, видела собаку Белку маленьким щенком, она помнит совсем молодого меня. Она уже почти ничего не видит, очень плохо слышит, совсем ни к кому не ластится, хотя и любит, когда ей гладят голову. Ходит кошка уверенно только знакомыми тропами, да и то часто мимо лотка.

У Котаси уже третий год маразм. По ночам она кричит. Доживает, старушка. В полуслепых глазах — ментальный покой.

Я, как и Сашка, всего лишь ее смиренные сопровождающие на уже коротком пути в страну, из которой не вернулся ни один кот на свете. Если эта страна существует, конечно. Может быть, и нет.

Тогда последняя серия Котасиного сериала пусть закончится в покое, тепле, с ее любимой мойвой и прикосновениями между ушей. Пускай не будет боли, не будет страха. Но пусть последняя серия эта продлится долго. Долго-долго. И после еще немного. А потом в воздухе появятся невидимые губы и задуют свечу.

Пусть будет так.

1 сентября 2018 г.

Снова ездил в Москву. Почти на две недели. Надо начинать новую жизнь, затоскую — конец мне, между двух стран застрял. Я как раз начал подготавливать документы, а тут папа все решил за меня. Хочу остаться в России. Так же, как когда-то, очень давно, хотел уехать в Германию. Я был молод и глуп, все, что надеялся найти там, оказалось здесь, рядом с родителями. Очень я в Германии был нужен. А здесь был нужен всегда. Даже когда папа еще ездил на велосипеде и улыбался куда чаще, чем хмурился.

Приехал из аэропорта вчера ночью, тихо открыл ключом дверь, не разбудив даже старую, теряющую слух собаку Белку, наскоро скинул с себя куртку и джинсы и почти сразу уснул.

Проснулся утром от криков Сашки.

— А Белка не ест, с раннего утра стоит у дверей. Макс, она тебя ждет!

Выхожу невыспавшийся на веранду. В дверях улыбается, кивает собачья морда. Днем овчарке в дом нельзя. На этом настаивает любящий порядок и чистоту Сашка. Это знаю я. Это знает Белка. Поэтому стоит, переминаясь с ноги на ногу, пыхтит.

— Ох-ах, я думала, ты ушел и не вернешься!

— Ошиблась.

— Да!

Собака прижимает уши, делает неуверенный шаг внутрь веранды, ставя лапу на мокрую тряпку. Сашка вымыл сегодня пол в честь моего приезда, прямо с утра.

— Это ты куда собралась?

— Ах-ох, я знаю, этот закон о запрете входа собак в дневное время… Но так хочется об тебя вытереться.

— А нельзя. Да.

Сажусь на табуретку в двух метрах от ее подрагивающего носа. Я сам очень хочу обнять свою собаку, но эти мгновения так нежно щекочущи, что жалко их упустить…

— Ты не понимаешь. Ты ушел. А потом не пришел. А потом опять не пришел. И даже потом.

— Сашка мне писал, что ты вроде не грустила особо и ела хорошо.

— Это жизнь. Наш папа тоже ушел и не пришел до сих пор. Он ведь вернется?

— Нет, Белка, папа ушел навсегда.

— Ну, я еще подожду все-таки. Ведь ты — пришел?

— А я пришел.

— Ну это же прекрасно!

Собака не выдерживает и с визгом врывается на веранду, делая вид, что не слышит Сашкины горестные вопли: «Полы! Чистые полы!» Что ей Сашка, что ей пол, что «нельзя»…

Трется о мои щеки тяжелой жаркой мордой.

— Ты пришел, ты дома, я дома, у нас есть дом, у меня есть ты, а у тебя я…

Обнимаю ее большую, пахнущую летней цветочной пылью, жаркой овчиной, живой, нажористой сыростью ушастую голову. Мы одно с тобой, Белка, мы одно с тобой, Сашка, старый добрый дом моих родителей — мы одно!

Пусть все-все, кого ждут, обязательно возвращаются. Встанут на пороге, над чистым полом, улыбнутся и скажут:

— Здравствуйте, это я.

Пусть не в этом, в любом другом из миров. Все равно он будет лучшим во всей Вселенной.

Мир, в котором все дома.