Про папу - Максим Викторович Цхай

Что мне осталось от папы?

Лишь запах старого шкафа

И диск «Золотой саксофон».

Немного одежды,

Немного надежды,

Что папа — все еще он.

29 мая 2018 г.

…Помню, мама лежала уже не то чтобы при смерти, но было понятно, что сочтено ее время. Не в годах и не в месяцах. Может, в неделях.

Прилетел из Германии я. Сестра Тоня была уже здесь, она приехала ухаживать за матерью сразу, как только она слегла. Обстановка в доме была соответствующей. Измотались мы с сестрой тогда страшно, особенно она. Отец тогда был еще крепок, и в один из этих дней мы отлучились с ним ненадолго, чтобы немного вздохнуть свежего воздуха и выпить по стакану пива. Сестра осталась с матерью. Мама открыла глаза и спросила: «А где мужики?» Тоня сказала, что мы с папой вышли немного пройтись, может быть — по кружке пива выпить.

Мама нахмурилась, сказав: «Паразиты».

Она терпеть не могла алкоголь в доме.

Вскоре пришли мы. У отца весь лоб в крови. Со стакана пива его начало пошатывать (я не знал еще, что это предвестник нынешних его постоянных потерь равновесия), и папа навернулся по дороге домой так, что разбил лоб.

Мы с сестрой забегали по дому в поисках бинтов и перекиси, мама из-под одеяла сердито поглядывала на нас, папа уныло сидел на табуретке, понимая, что вот не соблазнился бы стаканом пива, был бы цел лоб.

И вот через минуту сцена: лежит больная мать, рядом сидит виноватый отец, я бинтую ему голову, тогда еще неумело, вконец уставшая сестра сидит рядом с мамой, пытаясь напоить ее с ложечки.

И тут я, путаясь в бинтах, нечаянно роняю себе под нос:

— Да что это за жизнь такая пошла…

И тут мы с сестрой, видимо от усталости и недосыпа, вдруг начинаем дико хохотать. Ну просто до слез. Папа не утерпел и, весело хрюкнув, тоже покатился от смеха, раскачиваясь на табуретке. Улыбнулась на прощанье и мама…

Так и остался тот жаркий, солнечный день в моей памяти. Светлая веранда, белое одеяло, бинт на папиной голове, вот-вот готовый свалиться от того, что папа, хихикая, мелко трясет раненым лбом, расплескавшаяся ложечка холодной воды в трясущейся от смеха тонкой руке сестры и я сам, стоящий посреди комнаты, запрокинувший хохочущую голову. И смех наш, его раскаты, переливы и всхлипывания заполняли весь наш дом…

Мне кажется, мы хорошо проводили маму, спев ей наш этот разноголосый гимн и показав боли, ужасу и даже самой смерти, что она может забрать у нас самое дорогое и когда-нибудь нас самих, но победить — никогда.

30 мая 2018 г.

Все. Ехал на кладбище в машине один, не впустив туда больше никого. Всю дорогу держал руку на крышке гроба. Теперь если и увидимся с отцом, то только в великом «может быть».

20 августа 2018 г.

В Крыму выпал дождь и даже мелкий град.

Зашел по делам в банк, очередь, духота.

В очереди сидят на скамеечке очень пожилая женщина в пуховом платке и мужчина моих лет. По тому, как они говорят, очевидно, что это ее сын. Мама его уже частью сознания не здесь, все время спрашивает его о чем-то, очень нервна, мужчина устало, раздраженно ей отвечает.

Я дождался, пока они выйдут на улицу, и подошел к мужчине. Он неприветливо глянул на меня.

— Извините, вы не подумайте, я не сектант и не продавец, мне от вас ничего не нужно, но я обязан сказать вам очень важное…

Мужчина нехотя отошел от матери на пару шагов.

— Это ваша мама?

— Да.

— Вы знаете, я недавно похоронил отца, он тоже был не в себе последний год.

Глаза мужчины немного потеплели.

— Вы ведь кричите иногда на нее?

— Ну… да, бывает.

— Я понимаю вас, но, как вам сказать, пусть живет ваша мама сто лет, но однажды, может быть, совсем скоро она уйдет. Это ведь всегда неожиданно, всегда.

Мужчина напрягся, но стал слушать внимательнее.

— Понимаете, когда это случится, вы забудете, почему вы на нее кричали. Совсем-совсем забудете. А каждый день, когда вы на нее накричали, будет как гвоздь в вашей голове.

Мне не хватало слов. И я потыкал себе в лоб не сгибающимся от волнения пальцем.

— Понимаете, у меня сейчас вся голова в этих гвоздях. Их никто не вытащит. Я с этим живу и не хочу, чтобы вы жили так же.

Мужчина немного растеряно пожевал губами.

— Да, конечно, но мама так…

Я наклонился к нему ближе.

— Один раз, всего один лишний раз сдержитесь, не накричите на нее, как бы тяжело ни было. Пожалейте сами себя.

Мужчина слушал, а я просто захлебывался в своих словах, как всегда бывает, когда чувства мчатся в тебе, как ураганный ветер, а язык за ними не поспевает. Я прикоснулся к рукаву влажной от сырости зеленой куртки, и мужчина не отнял руку.

— Сейчас последние дни, когда вы вместе. И если вы, даже заботясь о ее теле, будете при этом разъедать ее душу… Да, она тоже мучает вас, но вы молоды, у вас будет время, чтобы все это забыть, залечить в себе, а у нее этого времени нет. Она так и уйдет обиженной и раздраженной. И вас никто не простит, потому что некому будет уже вас прощать.

Мужчина растерянно посмотрел на меня. По глазам его я понял, что он сам знал об этом. Но знать — это еще не осознавать.

Мы пожали друг другу руки и разошлись. Я увидел, как они отходят от банка по слякотному булыжнику через холодный август, сын и мать.

Сын чуть придерживал маму за руку, чтобы она не упала.

21 августа 2018 г.

Отдал другу все оставшиеся папины пеленки и салфетки. У него недавно сын родился. «Это от нас с папой», — сказал.

Папины ходунки продал через интернет, так же как и купил когда-то.

Теперь чей-то другой упрямый старик с ними ходить не будет.

22 августа 2018 г.

Почему я больше ничего не пишу о кошке Котасе.

Дело в том, что она еще как бы есть, но ее уже нет. Даже собака Белка не реагирует на нее уже никак, впрочем, и она не замечает ее присутствия.

Котася спит на диване возле батареи, спускается с него, чтобы поесть. Рыбы пожевать, больше не берет ничего, я знаю, что это вредно и нельзя, но ей уже можно.

Ей двадцать два