Повести - Юрий Алексеевич Ковалёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что бы от меня осталось, если бы я возражал большому начальству, — засмеялся Григорий.
— Ну, ну, ну, не прибедняйся, пожалуйста, — погрозил пальцем Ходжаев. — Говорят, что ты начальство не очень-то жалуешь. Как тот солдат из анекдота. Только он ночь ждал, чтобы во сне ефрейтора по стойке «смирно!» поставить и отчитать, а ты и дневного света не стесняешься, громишь всех подряд — и никаких гвоздей!
«Вот откуда ветер подул! — подумал Григорий. — Трофимов уже что-то рассказал парторгу стройки».
— Так, как? Правда или нет? — парторг явно присматривался к парню.
— Об этом разговор будет? — без всяких обиняков спросил Григорий.
— А мы повестку дня и решение на месте обговорим и примем. Верно?
После этих слов Корсаков был уже убежден, что разговор Ходжаева с Трофимовым состоялся.
В кабинет к парторгу он вошел ежиком, готовый ко всяким неожиданностям. Но колючки тут же пришлось прятать. Ходжаев встретил его у двери, подвел к дивану, усадил, сам сел рядом, закинув ногу на ногу.
— Ох, как хочется на рыбалку съездить! — со вздохом произнес он. — И никак не могу выбраться! Придет время, когда людей в приказном порядке заставят двое-трое суток в неделю проводить где-нибудь в лесу, в горах, на речке.
— Двое-трое много, трудно выкроить. Сутки и то хорошо. — Григорий внимательно разглядывал парторга. Начало разговора обескураживало.
А Ходжаев оживленно рассказывал, как в прошлом году проводил отпуск у фронтового друга на Волге, и каких лещей они таскали там! Потом, как бы невзначай, высказал мысль о том, что поездки за город очень сплачивают коллектив, даже больше, чем совместные встречи праздников. Ну хотя бы потому, что большие праздники слишком редко бывают, а за город можно выезжать каждую неделю.
— Ты чему это, мой друг, улыбаешься? — схватил Ходжаев за руку Григория. — Что я смешного сказал?
— Вы говорите — город, — продолжая улыбаться, ответил Григорий, — а я вспомнил колышки и фанерные щиты с названием улиц.
— Так ты не видишь города? — потащил его к окну Ходжаев. — Смотри внимательно! Ты думаешь, что вон там, — повел он рукой, — только изрытая земля, отвалы горной породы, дикий камень? А многоэтажные дома ты видишь? А свет в окнах? Это семья металлургов собралась за столом. Они торопятся. Считанные минуты до начала спектакля в театре. Театр видишь? Нет? Вон же он, прямо у самого парка! Что там идет сегодня? «Лебединое озеро»? «Риголетто»? «Гульсара»? Может, и мы пойдем? — повернулся парторг к Корсакову. — Устал после работы? Так мы поедем на троллейбусе, не пешком же! Остановка-то рядом!
Он говорил с такой убежденностью, так горячо, что Григорий в клубах пыли, прятавших горы, совсем явственно разглядел нарисованную картину.
— А, ты смеешься? Тогда, как говорится, «хоп, майли»![1] Я все сказал, — уже спокойно произнес Ходжаев, снова усаживаясь на диван.
Григорий внимательно посмотрел на парторга. На нем были темно-синие, тщательно отглаженные брюки, голубая финка, хорошо оттенявшая загорелую шею. Но чувствовалось, что военную форму он снял совсем недавно и еще не успел потерять строевую выправку. Григорию рассказывали, что их парторг — кадровый военный, закончил училище перед самой войной. Почти всю войну партизанил в лесах Белоруссии, вернулся оттуда Героем Советского Союза.
— Рустам Ходжаевич, — неожиданно спросил Корсаков, — а почему вы Золотую Звезду не носите?
Ходжаев чуть заметно улыбнулся.
— Не думай, что она мне не нравится, — доверительно заговорил парторг. — Я бы, честное слово, с ней и ночью не расставался. Так она дорога мне! Столько хороших друзей я потерял, совсем потерял там, где нашел эту Звезду...
— А почему же тогда?
— Честно говоря, боюсь людей от себя отпугнуть. Да, да, не удивляйся! Они и так в парторге стройки большое начальство видят, — засмеялся Ходжаев. — А если еще Звезду увидят, боюсь, за версту обходить будут. А куда же я без людей? И что мы вообще без них из себя представляем? Казан без масла? Арык без воды? Вот когда привыкнем друг к другу, познакомимся как следует, тогда — другое дело... Как по-твоему, прав я?
— Наверное, нет... — задумчиво проговорил Корсаков. — Здесь же много фронтовиков. Цену звездочке уж они-то знают.
Ходжаев взглянул на часы.
— Не уходи, Гриша, пожалуйста. На семь часов я к себе пригласил кое-кого из актива. Посидим, поговорим по душам, глядишь — польза будет, — озорно подмигнул Ходжаев.
Среди приглашенных Корсаков увидел и Трофимова.
Ходжаев снова взглянул на часы, щелкнул по циферблату, поднялся.
— Ровно семь. Все, вроде, на месте...
— Можно и начинать, — раздался чей-то голос.
— А что начинать? — повернулся Ходжаев и усмехнулся. — Если к парторгу пригласили, значит, обязательно заседание или собрание-совещание? Президиум, регламент, графин с водой, вопросы в письменной форме? Разве нельзя просто так собраться, поговорить по душам, а еще лучше — и заглянуть друг другу в душу?
Стулья заскрипели.
— Люди на стройку каждый день новые прибывают, — продолжал Ходжаев. — Познакомился с одним, смотришь — рядом уже десять незнакомых. Честно говоря, — положил он руку на грудь, — я и актив-то хорошо не знаю. Поэтому и попросил вас прийти сегодня, потом, думаю, сами будете заходить сюда, на огонек. Вот, кстати, я одну историю расскажу вам об огоньке.
Все переглянулись, не понимая куда клонит парторг.
Ходжаев закрыл глаза, потер лоб, будто вспоминая что-то, и начал тихим, чуть приглушенным голосом.
— ...В войну иззябшие в промокших насквозь лесах партизаны вошли в притаившуюся на опушке деревню. Она казалась вымершей — ни огонька, ни стука, ни голоса. Пошли по домам, чтобы отдохнуть, обогреться. Но обогреться было негде. В одном доме хозяйка сказала, что вся деревня вот уже сколько времени сидит без огня: ни у кого нет спичек.
Не оказалось спичек и у партизан. Вернее, спички были, но «лесные гости» не смогли уберечь их от непогоды. Отсырели спички. Тогда один из партизан пошел на улицу искать камень для кресала. Долго бил он железкой по камню, пытаясь зажечь вырванную из старенького одеяла вату. Товарищи стояли молча кругом, и их глаза заставляли его все бить, бить, не замечая кровоточащих пальцев. Наконец, искорка прыгнула на вату, все по очереди стали дуть на маленький беленький комочек, не давая умереть огоньку. Радостно засветилась