Эй, дьяволица (ЛП) - Мигаллон Хулия Де Ла Фуэнте

— Как? — Она моргает.

— Катализатор всего этого презрения, что ты чувствуешь к самой себе. — В моём голосе есть осуждение.

Она, похоже, не знает, что ответить, и я объясняю:

— Мой брат всегда говорил, что мы принимаем любовь, которую считаем достойной, что мы позволяем себе быть так же обращёнными, как думаем, что должны быть. Если я тебе понравился, то только потому, что ты считала, что презрение — это всё, что ты заслуживаешь. Вот почему ты позволила мне возвращаться снова и снова. Вот почему ты приняла наше странное соглашение. Потому что…

— Потому что никто никогда не сможет меня полюбить? — завершает она, когда я замолкаю. Её улыбка высокомерна. Бровь вздернута с явной презрительностью. — Спокойно, я это приняла много лет назад. Ты мне ничего нового не открываешь, охотник.

— Нет, Колетт. — Я пытаюсь схватить её за руки, но она отбрасывает мои пальцы. — Не говори так. Это не правда.

Мне самому интересно, почему, если речь о ней, моя душа разрывается. Почему её холодность, с которой она говорит о себе, ломает меня пополам. Почему осознание того, через что она прошла, вызывает у меня яростную боль в животе.

— Не изображай из себя хорошего, Хадсон. Это тебе не идёт. Ты прекрасно знаешь, что я представляю и что мне положено. Вот почему я тебя выбрала.

— Нет. — Я встаю прямо перед ней, потому что она снова пытается убежать. — Это тебе не идёт. Скажи, что это не правда.

— Что именно?

Я бы предпочёл, чтобы она была зла, чтобы кричала, чтобы каждое слово можно было бы списать на пыл момента. Потому что та ледяная горечь, с которой она говорит, сжигает меня, эта стена спокойного контроля, которую она ставит, между нами.

— Что ты так не думаешь. — Чёрт, глаза начинают слезиться, и мне хочется что-то разбить. — Что я не был для тебя этим — просто мешком дерьма, о который можно было вытереться.

— Нет, Хадсон. — Она улыбается без малейшего тепла, без радости. — Ты был лёгким сексом. Без необходимости прятаться хоть раз. Контролировать клыки, выдумывать себе жизнь и личность… Как и Уильям.

Наши взгляды встречаются. На этот раз они словно пересекаются на безжизненном, замёрзшем пустыре. Никаких звёзд, чтобы принять меня, только бездонная пустота. Упоминание о её бывшем вампире тоже не радует меня. Особенно если меня с ним сравнивают. С этим отвратительным кровососом, который так радовался, когда его пепел стал пеплом.

— Правда, Колетт? Давай, не издевайся. — Потому что я надеюсь, что был намного большим. Я не могу быть таким ничтожным, когда она для меня — всё; столько всего, что я готов был предать свою семью и всё, что я есть.

Она продолжает, снова раня меня в самое сердце:

— Разве это не было тем же для тебя? Не нужно было лгать, не нужно было притворяться в любви, которую ты никогда не сможешь почувствовать…

Я молчу. Она поворачивается и смотрит на меня через плечо:

— Помнишь, что сказал мне? «Не подходи ко мне». Ну, теперь я говорю то же самое. Посмотрим, сможешь ли ты хоть раз быть мужчиной своего слова и выполнить его.

И в этот раз она уходит всерьёз.

Видишь? Наверное, вот почему я никогда не дарю цветы. Это плохая инвестиция.

Глава 44. Наследие, которое тебе принадлежит

Этой ночью я сплю на грани между нулём и ничем. Но, несмотря на это, просыпаюсь с ясным решением. Стою в библиотеке отца, перед столом, на котором он сверяет информацию из разных кодексов.

— У меня есть вердикт.

Он снимает своими гигантскими руками эти очки XS, которые носит для чтения — да, всегда вам говорил: они смешные, — щурится и после пары морганий направляет на меня всё своё внимание.

— Что касается линии, разделяющей добро и зло. Что из нас важнее: то, что мы есть, или то, что мы делаем с этим? — Я делаю шаг вперёд, поднимаю плечи. — Я хочу быть задротом-физиком.

Бам. Произнесено с полной уверенностью.

Когда тишина затягивается, а он не реагирует так, как я ожидал, я понимаю, что, наверное, мне нужно объясниться:

— Я хочу помогать. Как ты. Как ты помогал Рони. Как можно было бы помочь ещё… Может быть… — Я распахиваю руки, стараясь добавить силы своим словам. — Я хочу защищать своих, как ты нас защищал. Как тогда, когда ты спас нашу семью с помощью тех заклинаний, которые не дали тебе истечь кровью. Я хочу видеть между белым и чёрным. Ходить в серой зоне. Потому что только там скрыта суть человеческого.

Я выдыхаю весь воздух, которым надувал лёгкие, и смотрю ему в глаза.

— Я хочу, чтобы ты меня научил быть стражем. — На случай, если «задрот-физик» не было достаточно ясным.

Отец встаёт. Он единственный, кто заставляет меня поднять подбородок, чтобы смотреть ему в лицо. И вот я вижу его удовлетворённую улыбку под рыжей бородой. Он сжимает моё плечо, и я ощущаю гордость, исходящую от его жеста и взгляда; меня это немного ошеломляет. Я не привык к такому.

Я сжимаюсь, снова ощущая себя маленьким ребёнком. При нём я всегда так себя чувствую. Кажется, что я больше ребёнок, чем мужчина.

— Если я готов, — бормочу, опуская голову. Я знаю, что это не для всех. Вдруг я слишком далеко зашёл? Может, я перешёл черту.

В конце концов, я всего лишь ещё мальчишка, который умеет думать одной извилиной. Что я делаю, прося его об этом? Может, я даже его обидел. Он — серьёзный, внимательный, всю жизнь посвятил учебе… Как я могу хоть как-то с ним сравниваться?

— Хадсон. — Он выводит меня из раздумий, снова сжимая моё плечо.

Я снова поднимаю взгляд, боясь увидеть его гнев. Но его выражение лица остаётся тёплым и приветливым.

— Ты готов.

— Из-за того, что я твой сын? — сомневаюсь. — Потому что, если это так, думаю, Доме как раз и унаследовал всю эту генетическую мощь. Он гораздо более одарён. Он терпелив и умён, в отличие от меня. И ответственный. И…

Отец перебивает меня:

— Потому что ты вызвал анзу.

«Привлечён болью разбитых сердец», вспоминаю слова моего брата.

— Что? — я захлёбываюсь собственным дыханием и начинаю кашлять. Сначала потому, что мой отец, похоже, знает о том, что моё сердце было разбито, и, что ещё более тревожно, по ком. И второе — мы, кажется, предполагаем, что я стал причиной того, что эта ледяная буря с зубами и плохим характером пришла сюда и чуть не превратила нас в лёд.

Но отец улыбается.

— Я знаю, что ты его вызвал. Ты спас мне жизнь.

— А! — Я киваю, облегчённо вздыхая.

Да, это правда, я сделал это в бою. Я сосредоточился на всей своей боли, и… разве это не было вызовом? Но та же боль, которая привела его сюда. Особенно если не только я страдал, верно? Если боль этой вампирши с властью тоже могла бы его привлечь…

Нет.

Не хочу думать о Колетт. И о том, больно ли ей. О том, что наша совместная боль может быть настолько сильной, чтобы вызвать демона льда, который мог бы уничтожить мою семью и весь город.

Отец делает шаг ко мне и кладёт обе руки мне на плечи.

— И потому что ты чувствуешь силы тьмы.

Я моргаю.

— Разве это не делают все охотники?

Он улыбается загадочной улыбкой.

— Ты их привлекаешь. Ты очарован ими.

И да: я снова думаю о Колетт. О том, что…

— Это пульсирует в тебе.

Я отворачиваюсь и хрипло кашляю.

Мои уши стали красными, и я молюсь, чтобы отец говорил в общем, а не о какой-то определённой Дьяволице. Её присутствие так ясно в моей голове, что я почти верю, что оно может читаться снаружи, что оно звучит в каждом моём молчании.

Но он, похоже, не замечает. Он разворачивается и начинает копаться на своих полках, чтобы достать четыре тяжёлых тома, которые с грохотом кладёт на стол.

— Начнём?

Он выглядит как ребёнок, который только что получил подарок… Правда, ребёнок в два метра роста с сильными руками, покрытыми рыжим волосом и веснушками. Это вызывает у меня улыбку.