Эй, дьяволица (ЛП) - Мигаллон Хулия Де Ла Фуэнте

— Где ты родилась? — неожиданно спрашиваю её. Просто так.

Она немного тянет с ответом, как будто сомневается, как будто ей трудно вернуться в прошлое. Возможно, оно кажется ей слишком далёким. Поэтому её признание звучит почти как подарок, когда она наконец шепчет:

— В Оттаве.

Это имеет смысл, не так уж и далеко.

— Ты канадка?

Она кивает, и я вздрагиваю. Целую её в шею, заставляя её извиваться от щекотки, прижимаюсь к её телу, чтобы запереть.

— О, детка, ты не представляешь, как это меня заводит, — стону, прижимаясь к её коже.

Она выпускает лёгкий смешок, пытаясь прикинуться невинной хорошей девочкой.

— А ты говоришь на французском? — Я кусаю её мочку уха, не отрываясь от неё.

Теперь её очередь облизывать мой шею, вызывая у меня дрожь, а потом она мурлычет мне в ухо:

— Oui.

Я целую её в губы, а мои руки сжимают её задницу.

— Каждое новое открытие о тебе заводит меня ещё сильнее, чёрт, — ворчу, теряя голову.

Как будто она понимает мои кулинарные метафоры, и как секс может быть не только веселым, но и по-настоящему диким. Думаю, это называется «союз душ». Когда ты знаешь, что другой человек пойдёт с тобой в любую игру, какой бы безумной она ни казалась для других. Когда создаётся пространство, где можно быть собой, без осуждений и упрёков.

— Хадсон.

— Ммм?

— Думаю, это физически невозможно — возбудить тебя больше, чем я уже это сделала.

Я бы сказал, что она сильно о себе возомнила, если бы не тот факт, что моя эрекция буквально упирается ей в живот, умоляя выплеснуться внутри неё.

— Это было бы не очень полезно для твоего здоровья, — добавляет она, описывая движением бедра, как её тело теряется в танце с моим, почти доведя меня до конца.

Как всегда, думаю, она права, потому что, возможно, один из моих яичек вот-вот лопнет. А может, и оба.

Да и спорить с этим не буду.

— Так что исцели меня, — прошу я, засыпая её шею поцелуями.

Она остаётся неподвижной, как будто размышляет. Я отстраняюсь и рву волосы, пытаясь взять себя в руки.

— Ладно, ладно. Я сказал, что после мы ничего не будем делать. — Отступаю с поднятыми руками, стараясь не смотреть на неё, потому что если я посмотрю… — Я человек слова.

Вот почему я никогда не обещаю ни любви, ни того, что буду повторять.

— Давай, иди сюда.

Теперь её руки и губы зовут меня.

— Ты понимаешь, что если у тебя всегда так много желания, как у меня, то, наверное, ты больна, да? — говорю я, целуя её в губы. — Очень больна.

Знаю, что она поднимет бровь за секунду до того, как сделает это.

— А ты что, здоров?

— Я это осознал. — Я пожимаю плечами, прижимая её к себе, чтобы поцеловать снова. — Но не переживай, я принимаю тебя такой, какая ты есть. С твоими болезненными сексуальными желаниями, несмотря на то, как мне тяжело это переживать, да?

Диагноз поставлен, лекарства нет, и нам остаётся только сдаться в объятия болезни. Мы целуемся, ласкаем друг друга, одежда мешает, и, когда я осознаю, что происходит, я уже пробираюсь в её тело, поднимая её за задницу, чтобы она обвила меня ногами, прижалась к нашему верному опору — дереву, у которого мы не спрашивали разрешения участвовать в этом действии.

Я стону от чистого удовольствия, чувствуя, как её тёплые и влажные стенки принимают меня. Я сжимаю зубы, прижимая лоб к её лбу.

— Боже, благослови Канаду, — рычу. — Татуировку с её флагом себе набью.

— Не уверена, что у тебя есть место.

— Найдём.

Она этого точно заслуживает.

Глава 43. Не мертвые — мертвые

Я ещё не набил себе татуировку с флагом. Пока. Но мне не нужно было этого делать, чтобы она не выходила у меня из головы весь день. Я начинаю сходить с ума. Потому что мы уже шли по этому пути раньше, и я знаю, чем он заканчивается. Меня запутали, нас обоих слишком многое на кону, и мама нас обоих убивает.

Это не может повториться. Не должно.

Психоз какой-то. Я тереблю лицо больше, чем надо, после тренировки, умываюсь. Смотрю в зеркало, и вижу, как в моих глазах отражаются смущение и страх. Закрываю глаза и тяжело вздыхаю. Вот так-то, как я и говорил: жопа.

Прекрасная жопа, кот которой схожу с ума. Потому что она — как взрыв звёзд, её улыбка, когда она приподнимает бровь, как никто в этом мире. Да, этот движение бровей управляет целыми созвездиями, может напугать титанов небесных.

Да, я начинаю нести чушь. Поэтому, чтобы напомнить себе, что это всего лишь жопа, как и все остальные, я встречаюсь с Мариам вечером. Чтобы напомнить, что я никому не принадлежу. Я — тот, кем всегда был: засранец, который идёт по жизни, ищет только своё удовольствие и кормит эго, поднимая планку.

«Вот он я», — говорю себе, когда заставляю её стонать, как музыкант, который годами работает над совершенствованием своего инструмента.

Но музыка не доходит до моих ушей, потому что поцелуи Мариам на вкус, не как пицца или картошка. Или мороженое. Хотя она приятная, милая и без заморочек, я не хочу ей объяснять, что значит эта вся кулинарная чушь. Не могу.

Вот и прощаюсь с ней с натянутой улыбкой и коротким поцелуем, когда она спрашивает, хочу ли я остаться на ужин.

В нашу привычную пору я на кладбище.

Колетт улыбается, увидев меня. Потом как-то удивлённо моргает, заметив, что я держу в руке.

— Как и обещал, — говорю я, протягивая ей букет хризантем, который собрал. Они скромные и маленькие, и это почти единственные цветы, что растут в эти холодные месяцы, предвестники зимы. Эти конкретно имеют мягкий розоватый оттенок, который обрамляет их бледность. Мне они кажутся красивыми и нежными. Как Колетт, когда она улыбается и говорит о своём прошлом, когда я забываю о клыках и тьме, что её окружает.

Вот почему мне не стоило приносить ей цветы.

Наверное, уже поздно, потому что она принимает их с той же осторожной робостью, с какой я их ей вручил.

— Спасибо, — шепчет она, вглядываясь в меня, не зная, какую эмоцию показать, как будто ей нужно разгадать меня сначала, найти тот элемент, что отсутствует, между нами, чтобы собрать этот пазл, который мы так и не можем сложить.

Я прокашливаюсь, потому что её взгляд заставляет меня нервничать… или потому что я чувствую себя глупо, что принес ей цветы, или потому что я тоже не знаю, что нам не хватает. Лучше бы, чтобы это была какая-то деталь, что не приведёт нас к взрыву. Если это вообще возможно, когда мы — как огонь и бензин. Осуждены сгореть.

Я отворачиваюсь к Постре, чтобы разрядить напряжение.

— Смотри, она тоже принесла тебе подарок. — И снова кашляю.

Я заставил свою подругу держать на балансе на носу открытку, которая привлекла моё внимание в витрине книжного магазина, когда я шёл домой этой ночью. Она была виновата в том, что я принёс цветы. На ней воздушные шарики и большая надпись «Поздравляю!» с пустым местом для дополнения, что я и должен был заполнить. Колетт наклоняется, чтобы поднять её. Потом она её читает и приподнимает не одну, а обе брови.

— «Поздравляю! Ты не умираешь»?

Мой правый ноготь нервно теребит землю, стоя на левой ноге.

— Да, за цветы. Потому что я их тебе принёс, но ты не умираешь. — Поднимаю большие пальцы вверх. — Это важно.

Одна из её бровей взлетает вверх.

— Хадсон… я не знаю, это хуже или лучше, чем когда ты принес мне еду.

Конечно. Потому что она — не-мёртвая, не может умереть, потому что, ну, технически она уже мертва. Застряла на этой земле.

— Ладно. Давай забудем про открытку.

Я забираю её и мну в комок, который прячу в кармане брюк. Надо было бы, чтобы Постре заполнила её за меня. У нее бы лучше получилось.

Колетт смеётся и смотрит на меня с жалостью.