Эй, дьяволица (ЛП) - Мигаллон Хулия Де Ла Фуэнте

— Они всегда есть.

— И что они говорят? — Я заканчиваю с верёвкой и смотрю на него с жадным любопытством. Он снова улыбается.

— Что мы украли магию. У нежити. Стражи, отчаявшись удержать добычу, проникли в их ряды, чтобы завладеть их секретами.

— «Проникли» — это значит…?

— Установили связи. Дружбу, близость…

— «Близость» — это…?

Папа забавно приподнимает свои рыжеватые брови. Его взгляд говорит: «Да, именно это. Наконец-то ты думаешь в нужном направлении».

И я не смотрю в сторону Дьяволицы, которая всё ещё стоит на коленях у могилы Рони. Не смотрю, не смотрю, не смотрю. Только вот, конечно, смотрю. Быстро, украдкой, совсем невинно. Уши вспыхивают, и я молюсь, чтобы папа этого не заметил, пока он продолжает:

— А тут вступает в силу ещё одна версия.

— Какая?

— Смешанная кровь. Охотники-люди, обладающие способностями, доступными лишь нежити. И это имеет смысл.

На случай, если он всё-таки увидел, как я смотрел и краснел, я нарочито морщусь, изображая брезгливость и недоумение:

— Но это же мерзко, правда? Ну, я имею в виду, кто вообще…

И нервный смешок.

Чёрт. Мне кажется, у меня снова красные уши.

Прямо актёр от бога.

Если лжеца можно поймать, потому что у него короткие ноги, то меня можно поймать, потому что я спотыкаюсь о собственный… Ну, в общем, сами понимаете.

— Мерзко, — подтверждаю я на всякий случай.

Вот иуда, ничего не скажешь. Сначала предаю свою семью, а теперь отрекаюсь от Колетт.

— Не все нежити — сгнившие трупы. Некоторые выглядят вполне… по-человечески. Ведьмы, колдуны, суккубы, младшие демоны, джинны…

Слово «вампиры» зависает, между нами, так и не будучи произнесённым.

«Не смотри на неё, Хадсон».

Но я смотрю. Гляжу на Дьяволицу, склонившуюся под тяжестью боли под звёздным небом. В белом платье, с распущенными волосами. Человечная. Как когда танцует и смеётся. Человечная? Так ли, как каждый раз спрашивают мои глаза, встречаясь с её взглядом?

Папа прочищает горло, и я поспешно моргаю, снова концентрируясь на нём. Уши горят.

— Так или иначе, для многих в Альянсе мы запятнаны тенью нежити. Мы слишком похожи на них.

— Вас презирают?

— Иногда. — Он закидывает на плечо рюкзак с вещами. — Как думаешь, почему мы не охотимся вместе с семьёй твоей матери?

— Им ты не нравишься? — Мы идём к машине.

— Они никогда не принимали мой союз с Изабель. Они приверженцы старых традиций, закалённые искатели. Не одобряют заклинания, предпочитая оружие и то, что можно контролировать.

— Но… Когда ты использовал магию, чтобы залечить раны и не истечь кровью… Или вот сегодня, когда помог гулю обрести покой… Если то, что ты делаешь, — это добро, разве имеет значение, откуда у тебя сила? Или есть ли в тебе кровь нежети? Разве не важнее что-то другое?

Папа открывает багажник и тяжело кладёт туда рюкзак.

— Ты говоришь о вампирше?

— Что? Нет. Конечно нет. — Я отступаю на шаг, поднимая руки и издавая тот самый смешок «великого актёра», который не может быть более жалким. Затем снова подхожу ближе и говорю заговорщицки тише: — А почему? Ты думаешь, что…?

Папа вздыхает, потирает челюсть, затем оглядывается через плечо — туда, где осталась Колетт у могилы девочки, умершей столетия назад.

— Думаю, у неё было много шансов убить нас и очень мало — помочь. Но она не воспользовалась первыми и использовала все вторые.

Он показывает то, что держал в тайне. Кинжал. Под светом фар он сверкает.

— Лучшая серебряная работа, — хвалит он. Клинок покрыт рунами. — Великолепно зачарован против тёмных сил. В нём чувствуется огромная мощь.

Я узнаю его. Это тот самый кинжал, который упал к моим ногам, когда взорвался анзу. Оружие, которое сумело его поразить и позволило мне закончить с ним. Тогда я пробежал мимо него, спеша к отцу. Когда через пару ночей попытался найти его, он исчез. Я думал, что вообразил его. Но вот он.

— Ты тоже его видел, — осознаю я.

Папа кивает.

— И пришёл за ним.

Он снова кивает. Вот почему я его не нашёл. И вот почему мама чуть не сошла с ума, когда узнала, что её муж отправился на прогулку после того, как чуть не умер. Но такова уж жизнь с потомком горцев — слишком много благородного самопожертвования и слишком мало инстинкта самосохранения.

— Кто-то спас нас от анзу, — заключает он.

Я снова смотрю на Колетт.

— Ты думаешь, это была она…?

Папа пожимает плечами.

— Если у нас есть ангел-хранитель, он не спешит показываться.

— А вдруг это Дьяволица? — предлагаю я с усмешкой. Кандидатов у нас немного.

— Возможно.

Он не добавляет ничего больше — не любитель догадок. Но у него отменное чувство справедливости, и я понимаю, почему мы здесь: помощь за помощь. Он подозревает, что Колетт могла спасти его семью, и теперь пришёл предложить мир Рони. Вот почему он так углубился в свои книги.

— Она защитила меня от гипорагны, — внезапно признаюсь я. — У реки.

Я задираю футболку, показывая шрам, оставленный её ядовитым жалом. Папа кивает.

— Верю. — И бросает на Колетт последний взгляд.

Я смотрю на него и понимаю. Улыбаюсь.

— Она тебе нравится.

Низкий, раскатистый смешок.

— Не говори об этом своей матери. — Он качает головой.

Впервые подозреваемый — не я.

— Значит, ты не считаешь её… плохой?

— Я страж, Хадсон. Некоторые утверждают, что чёрная магия течёт в моих жилах. Единственное, что я знаю, — я могу остановить человеческое сердце, просто произнеся несколько слов.

— Но ты этого не сделал. — В моей уверенности есть стальной оттенок, но она даёт трещину, когда папа молчит, слишком серьёзный.

Его взгляд встречает мой. Он кажется далёким, утонувшим в воспоминаниях, и я осознаю, сколько всего не знаю о своём отце. О том, кем он был до меня. Как и я, он рос в тёмных и холодных коридорах Института Альянса. Только я — в Пуэрто-Рико, с родителями и семьёй мамы, а он — в Штатах, сирота, одинокий, без знакомых лиц рядом. Страж, которого презирали и боялись. Готовый убивать.

Моё сердце стучит в ожидании, пока его губы наконец размыкаются:

— Однажды я был близок к этому.

Я выдыхаю. С облегчением. Почти.

— Если у меня больше сил для зла, чем у других, делает ли это меня плохим? Или, напротив, я ещё лучше, потому что отказываюсь от него? Может, я хороший лишь иногда? — Он разводит руками, не ожидая ответа. — Иногда границы размыты, — заключает он. — Добро и зло танцуют вместе. Их шаги переплетены в хрупком равновесии. Оступиться можно в любую сторону.

Я перевариваю его слова в молчании. Мой взгляд снова сам собой ищет её.

— И в конце концов… — Я сглатываю. — В конце концов нам придётся её убить?

Папа становится серьёзным и делает медленный вдох.

— Не знаю. Это зависит от множества факторов. — Он чешет затылок и с глухим стуком закрывает багажник. — Например, от того, смогу ли я найти способ.

Я уже собираюсь сесть в машину, но потом передумываю.

— Пройдусь пешком, — объявляю. — Разомнусь.

Папа кивает, словно и так знал. Наши взгляды встречаются в зеркале заднего вида.

— Будь осторожен, Хадсон.

Он поворачивается ко мне и протягивает кинжал. Я думаю о том, почему у вампирши оказалось зачарованное серебряное оружие против тьмы. И почему теперь оно у меня. Сжимаю челюсти, прежде чем принять его, и поспешно киваю.

Открываю дверь, чтобы Постре мог выбраться и пойти со мной.

— Кстати, папа. — Я заглядываю в салон через заднюю дверь. — Доме тяжелее, чем он позволяет себе жаловаться. Ему нужно знать, что он не один.

Теперь его очередь задумчиво кивнуть.

Глава 40. Разбитые сердца

Гравий поскрипывает под моими шагами, когда я возвращаюсь назад. Колетт всё ещё стоит на коленях, глядя в пустоту. По её щекам тянутся следы крови, там, где слёзы уже высохли.