Эй, дьяволица (ЛП) - Мигаллон Хулия Де Ла Фуэнте

Никто не двигался, воздух сгустился.

Я всмотрелся в её лицо. Чёрт, она заслуживает большего. Заслуживает того, кто будет засыпать её постель розами, кто будет держать её за руку на людях, гордясь этим.

А потом я попытался вспомнить, что она такое. Её клыки. Капли крови, стекающие по её подбородку. Но с каждым разом этот образ становился всё более расплывчатым. Всё труднее было разделять вещи на чёрное и белое.

«Добро и зло слишком часто танцуют вместе».

Любовь и ненависть тоже.

Но я не хочу думать о любви. Не с ней. Я не могу себе этого позволить.

Я отпустил её. Отступил на шаг, сжав зубы.

— Чёрт возьми! — Взъерошил волосы, чувствуя раздражение. — Это какой-то рис с жопой.

— Что?

— Ты — моя пицца или картошка, Колетт.

— Что? — повторила она, с каждым мгновением выглядя всё более потерянной.

— Да, моя пицца или картошка, и этим ты меня убиваешь.

Она приподняла бровь, совершенно озадаченная.

— Это из одной испанской группы, — пояснил я. — Видео на Ютубе, несколько чуваков в гараже, поют песню. Хотя теперь они, кажется, обновились и собираются на Евровидение. В песне они разговаривают с матерью, которая спрашивает, что они хотят на ужин: пиццу или картошку. А поскольку оба варианта — чертовски вкусные, выбрать невозможно! — Как всегда, когда я говорил о еде, я размахивал руками, чувствуя вдруг необыкновенное родство с этими бедолагами, вынужденными принимать судьбоносное решение. — И этот выбор их убивает. Так же, как ты убиваешь меня, Колетт. — Я взъерошил волосы сильнее и воскликнул, окончательно отчаявшись: — Потому что всё, чего я хочу, это сожрать тебя!

Мы замерли, глядя друг на друга.

— Это последняя строчка песни, — уточнил я.

— То есть… — Она нахмурилась. — Они хотят сожрать свою мать?

— Что?! Нет! — Я посмотрел на неё так, будто у неё поехала крыша.

— Но ведь они с ней разговаривают…

— Чёрт, Колетт, сосредоточься! Я про тебя! Я хочу сожрать тебя! Потому что ты моя пицца или картошка. — Внезапно я осознал глубинный смысл этой, казалось бы, шуточной песни, которую мы с Доме когда-то слушали, угорая от смеха. — Ты — обе сразу.

— Пицца… и картошка, — задумчиво повторила она.

— Именно. Вместе. Невозможно устоять. Ты убиваешь меня, чёрт возьми. Ты ведь знаешь, что я никогда не шучу насчёт еды?

— Ох, так это был самый изысканный комплимент, который ты мог мне сделать.

Я хлопнул в ладоши.

— Вот именно!

— Да, другие мужчины дарят цветы, а ты сравниваешь меня с… пиццей.

— Хочешь цветы? — Я делаю шаг вперёд, решительно беря её за руку. — Могу принести тебе цветы.

— Нет, я…

— Все, какие только захочешь, — настаиваю, потому что, видимо, я совсем потерял голову от желания угодить ей. Откровение, которое я услышал в той песне, снесло меня с ног. Я наклоняю голову, задумавшись. — Никогда ещё никому цветы не приносил. — И теперь, чёрт возьми, хочу это сделать! — Разве что если кто-то не умирал. — Вспоминаю тётю Розиту в больнице. — И потом эта стерва не умерла. — Потому что до сих пор живёт, радует народ, вытаскивает деньги из парней, играя с ними в карты.

Колетт убирает мои руки и прячет лицо в ладонях, смеясь.

— Хадсон…

— Святой кол, как я обожаю, как звучит моё имя на твоих губах.

Вот видите? Вот почему я полный идиот. Потому что стоило сказать это гораздо раньше.

Её глаза впиваются в мои. Губы чуть приоткрыты, как будто просят маленького укуса. Если я ещё сомневался, всё это испарилось.

— Ладно, с цветами прошли. — Я опускаюсь на одно колено перед ней. — Клянусь всеми святыми клятвами Альянса, Колетт, я с ума по тебе схожу. Хочу тебя прямо сейчас. Здесь. Не хочешь цветов, и я понял, что еда тоже не работает, но… — Я улыбаюсь ей с искоркой в глазах, втирая нос в её промежность. — Я могу тебя съесть. — Я приподнимаю брови. — Ну, что скажешь, моя пицца или картошка фри? — Снова втыкаю нос и стону в ответ. — Знаю, что тебе нравится. — Улыбаюсь наивной улыбкой, с лицом полным фальшивой невинности. — Ужин для примирения?

Я прохожу языком по губам, и Колетт смотрит на меня так ошарашенно, что не может сдержать смех. Это хорошо. В моём опыте смех всегда на пользу. Это значит: «Давай, придурок, ты с каждым разом меня раздеваешь».

— Ты потрясающий.

— Знаю, — принимаю комплимент с улыбкой. — А мой ротик ещё круче.

— Только не как твое мастерство с метафорами для соблазнения, да?

Она не отстраняется, поэтому я, с твёрдой рукой, провожу по её промежности и стимулирую её большим пальцем. Знаю, что выиграл, когда она слегка зажмуривает глаза и откидывает голову назад.

Я снова улыбаюсь, набирая себе балл… и потому что мне нравится, когда ей приятно. Я продолжаю свои манипуляции, понижая голос до самого соблазнительного:

— Ну, что, тогда… что теперь? Просто так. Без обязательств. Для тебя. Первый шаг к тому, чтобы ты продолжала думать, что я полный дебил, но твой дебил.

Я отстраняюсь немного, ожидая её ответа. Чёрт, я так возбужден. Если она скажет нет, я буду мастурбировать до потери пульса, думая об этом.

— Маленькая услуга между друзьями, — говорю, как бы подытоживая. Ведь, как я говорил, я хотел быть её другом, правда? Видите, я стараюсь.

Я смотрю на неё с вопросом в глазах. Она смотрит на меня.

— Друзья? — Поднимает бровь.

— Лучшие, — говорю с уверенностью.

Она кусает губу, раздумывая. Потом, очень медленно и с какой-то робостью, кивает.

— Да! — Восклицаю я, и в ту же секунду толкаю её к ближайшему дереву. — Сделаю с тобой чудеса, дьяволица!

Она смеётся, глядя на мой энтузиазм и на то, как я быстро снимаю с неё брюки и нижнее бельё, оставляя туфли, чтобы не пришлось босиком стоять на земле. Я провожу по её телу тыльной стороной руки, и… ммм. Я ощущаю, какая она вся влажная. Я прикусываю губы и молюсь всем богам, чтобы они меня услышали.

— Не знаю, как ты это делаешь, дьяволица, но мне это нравится.

Я перестаю юлить, потому что есть дела поважнее для моего рта. И в этот раз не для того, чтобы молоть чушь.

Я вонзаюсь в неё с головой, прося её половые губы раскрыться передо мной, и отдаюсь полностью этому удовольствию. Она дрожит, стонет и цепляется за ствол дерева, который служит ей опорой. Видите? Я — потрясающий друг.

Я отстраняюсь чуть-чуть, чтобы громко выразить, как тоже наслаждаюсь этим:

— Чёрт, ты — моё любимое лакомство.

— Ну, сейчас я немного запуталась в этом, — она прорычала, сжимая зубы, потому что я вернулся к своим делам. — Разве не должно быть что-то вроде десерта? — Она испускает стон. — Ты сказал, что это лучше, чем еда.

— Ладно, да, ты — десерт, — быстро отвечаю, чтобы вернуться к своему делу.

— Но десерт лучше пиццы и картошки фри? — Она ахает с удовольствием, а её ногти царапают кору. — Я не хочу снижать свою категорию.

— Ну, тогда это будет мороженое из пиццы и картошки.

Её ноги начинают трястись, она хватает меня за волосы, прося не останавливаться.

— Ладно, — она задыхается. — Мороженое из пиццы и картошки.

И, клянусь, это самое странное, что мне когда-либо говорила девушка, перед тем как кончить мне в рот.

Я всё ещё прижимаюсь к её телу, пропитавшись ею, когда не могу удержаться и начинаю смеяться. Смотрю на неё, и она тоже. Она смеётся по-настоящему, с тем смехом, который сотрясает тебя до костей и не оставляет места для всякой элегантности. Наши глаза встречаются, и мы гогочем, как сговорившиеся. Потому что несмотря на то, что это самая абсурдная беседа, которая могла произойти в такой ситуации, в ней есть смысл, и она — только наша.

Я встаю, провожу рукой по губам, чтобы вытереть их, а потом крепко хватаю её за волосы и целую, просто потому что хочу. Потому что мне хочется утонуть в её губах, прижимая её между деревом и своим телом.

Я отстраняюсь, чтобы перевести дыхание, и обвожу её лицо пальцами, расчесывая волосы, которые выбились из её причёски. Думаю, я мог бы не уставать смотреть на неё никогда. Каждый раз я нахожу что-то новое, чтобы добавить к её красоте. Какую-то деталь, которую знал, но теперь она требует всей моего внимания. Я хочу изучить её глубже, понять, а потом вписать её обратно в карту её линий, моих самых любимых, чтобы провести по ним все свои тропы.