Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков

Мюнхен стал одним из важнейших актов ревизии Версальской системы, но не мог решить всех проблем. Будапешт претендовал на Южную Словакию с многочисленным венгерским населением, включенную в состав Чехословакии по Трианонскому договору (ст. 27, 49), Варшава — на богатый углем Тешинский район, который поляки неудачно пытались захватить еще в 1918–1919 годах. Правящие круги Венгрии заручились поддержкой Муссолини, нейтралитетом Польши (на взаимовыгодной основе) и рассчитывали на понимание Гитлера. Однако у того были другие планы — он не хотел усиления Венгрии и стремился максимально использовать новый, прогерманский режим в Праге, с представителями которого в рейхе, правда, обращались как с вассалами. Фюрер знал о претензиях Будапешта и о их поддержке со стороны Рима, но добился того, что на Мюнхенской конференции они не рассматривались. Венгрия не спешила выступать в поддержку Германии, хотя 23 августа Гитлер выразительно сказал регенту Миклошу Хорти и его министрам: «Каждый, кто хочет поучаствовать в трапезе, должен сначала помочь на кухне».

Увлеченного глобальными проектами Риббентропа эти проблемы интересовали мало, поэтому он постарался переложить их на подчиненных, а сам подключился к делу лишь на заключительном этапе. Венгры хотели подвинуть свою границу на север как можно дальше, а дальнейшая судьба Чехо-Словакии[40] их не волновала. Идея формальной независимости Словакии, о которой премьер монсеньор Йозеф Тисо говорил уже в октябре 1938 года, не нашла поддержки в Берлине. Там Чехо-Словакию, прежде всего по военным соображениям, видели единым федеративным государством-сателлитом.

Немецкий вариант границы получил название «линии Риббентропа»: он исключал передачу Венгрии городов Братислава, Нитра, Ужгород и Мукачево, по которым проходила «линия Ротермира», — предложенная лордом в 1927 году. Венгры этот вариант не приняли и заявили, что оккупируют Закарпатскую Украину, договорившись с Польшей. Рейхсминистр пригрозил отказаться от посредничества. Наконец 22–23 октября он согласился выступить арбитром спора, предложил Чиано принять в этом участие и выразил желание приехать в Рим. «Я не доверяю инициативам Риббентропа, — записал итальянский министр. — Эти телефонные разговоры восстановили меня против него: [он] все время старается навязать свою точку зрения. Пока лучше терпеть. Но в должное время нам придется положить конец тенденции делать политику по телефону»{44}. Мечты, мечты…

Во время дискуссий с Муссолини и Чиано 27–28 октября Риббентроп «упорно защищал дело чехов и отказывал венграм в территории с тем же жаром, с каким в Мюнхене требовал ее от Праги». В свете намерений Гитлера до поры до времени сохранить Чехо-Словакию это понятно. С помощью Италии Венгрия одержала верх. Риббентроп отказался от требований по Закарпатью, но добился сохранения за Чехо-Словакией Братиславы и Нитры и исключения из арбитража третьих стран{45}. Последнее было направлено прежде всего против Польши, которая, воспользовавшись сентябрьским кризисом, оккупировала Тешин и думала о новых приобретениях. Германия была готова гарантировать ей свободу рук в Чехо-Словакии в обмен за уступки по Данцигу и Польскому коридору, о чем Риббентроп 24 октября и 19 ноября говорил польскому послу в Берлине Юзефу Липскому. Варшава категорически отказалась.

Арбитраж состоялся 2–3 ноября в Вене. Склонившись над картой с карандашом в руках, Риббентроп продолжал бороться за территорию, на что Чиано заметил: «Если вы будете так защищать чешские интересы, то получите награду от Гахи [президент Чехо-Словакии. — В. М.]». Венгры подготовились лучше и оказались упорнее, в результате чего получили 12 400 квадратных километров и почти миллион человек, включая немало чехов, словаков и русинов. Закончив работу, итальянский министр цинично произнес: «Раньше по своему невежеству я думал, что изменение границ европейского государства — очень серьезное дело, которого нельзя сделать без войны. Теперь я вижу, что можно отреза́ть куски территории от одной страны и присоединять их к другой, не вынуждая великие державы к действиям и не беспокоя мировое общественное мнение»{46}.

Про министра иностранных дел пражского правительства Франтишека Хвалковского шутили: он начал изучать стенографию, чтобы успевать записывать под диктовку. Однако премьер генерал Ян Сыровы, гордившийся сходством с национальным героем Яном Жижкой (у него тоже не было одного глаза), пытался маневрировать, что вызывало подозрения в Берлине. Словаки поняли, что могут надеяться только на Германию. Венгрия торжествовала, разбив оковы «Трианонского диктата», и заявила о намерении оккупировать всё Закарпатье, на что из Берлина последовало требование не своевольничать, повторенное в середине января 1939 года Гитлером и Риббентропом министру иностранных дел Иштвану Чаки. Венский арбитраж полностью ввел Будапешт в орбиту политики рейха. 12 января Чаки объявил о присоединении Венгрии к Антикоминтерновскому пакту, что было официально оформлено 24 февраля. 1 февраля СССР разорвал с ней дипломатические отношения под предлогом того, что «политика венгерского правительства […] в значительной степени утратила свою самостоятельность»{47}.

За конкретикой перекройки границ немногие тогда увидели и поняли главное. Проведенный без участия Великобритании и Франции (их и не думали приглашать!) Венский арбитраж начал разрушать только что созданную Мюнхенскую систему, которая предусматривала решение европейских проблем новым «концертом держав» (неприглашение Советского Союза в Мюнхен поначалу выглядело обидным, но затем неучастие в «сговоре» оказалось огромным дипломатическим и пропагандистским плюсом). Гитлер сделал выводы и продолжал готовить экспансию дальше.

Еще одной темой переговоров Риббентропа и Чиано в Вене стал Союз трех, который итальянский министр счел главной причиной приезда коллеги. Развивая майские предложения и заручившись принципиальным согласием Токио, Риббентроп от имени фюрера предложил преобразовать Антикоминтерновский пакт в военно-политический альянс, проект которого вручил Чиано еще 30 сентября, при отъезде из Мюнхена. Берлин исходил из высокой вероятности войны между тоталитарными и демократическими державами в ближайшие три-четыре года и предлагал воспользоваться неготовностью Англии и Франции как в военно-политическом, так и в моральном отношении. От возможности союза между Вашингтоном и Лондоном Риббентроп отмахнулся, сославшись на сильные изоляционистские настроения за океаном (расхожее заблуждение!). Советский фактор он тоже отказался принимать всерьез. Дуче согласился, но от конкретных обязательств воздержался. Чиано надеялся на общеевропейское урегулирование, поэтому заявления гостя показались ему чрезмерно воинственными{48}.

Следующий большой выход Риббентропа состоялся в Париже 6 декабря 1938 года. Его история началась 18 октября, во время прощального визита Франсуа-Понсе к Гитлеру: посол и рейхсканцлер заговорили о желательности совместной декларации, наподобие англо-германской, привезенной Чемберленом из Мюнхена (и полученной без согласования с французами!). Пока дипломаты готовили документ, эмиссар рейхсминистра Отто Абец под ревнивыми взглядами германского посольства обрабатывал парижский «политикум», включая германофоба Поля Рейно, в пользу новой разрядки. Текст был согласован 5 ноября на встрече министра иностранных дел Жоржа Бонне с послом Иоганном фон Вельчеком. Принимая нового французского посла Робера Кулондра, Риббентроп подтвердил готовность содействовать развитию двусторонних отношений и приехать в Париж. Визит планировался на 2-ю половину месяца, но убийство 7 ноября польским евреем Гершелем Гриншпаном секретаря германского посольства в Париже Эрнста фом Рата (жертвой должен был стать посол), последовавшие за этим еврейские погромы