Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков

версальским границам так легко удались в Австрии и были так хорошо приняты малыми и большими европейскими державами, гарантами австрийской целостности и независимости. Он мог сделать лишь один вывод: Франция, Великобритания и Италия слишком слабы, чтобы противостоять ему силой. Настал момент дерзко и быстро осуществлять план гегемонии в Европе. Положение, которое Германия заняла, захватив и оккупировав Вену, дало ему средства, которых раньше не хватало. […] Ни Англия, ни Франция не могли согласиться на германскую гегемонию в Европе. Как показала география, эта гегемония была установлена в Вене. Вена находится в центре всех путей сообщения между всеми странами Центральной Европы и Балкан. Это прежде всего дунайская столица. Обладание Веной дало германскому нацизму контроль над всеми железнодорожными, шоссейными и речными сообщениями Юго-Восточной Европы. В распоряжении Германии оказывались румынская нефть, венгерский хлеб, югославские леса и недра, все перевозки сельскохозяйственной продукции дунайского бассейна, весь сбыт товаров чешской промышленности»{31}.3

По возвращении в Берлин Риббентроп занялся двумя вопросами. Первый — судетский — перед ним поставил Гитлер, и здесь рейхсминистру пришлось положиться на других, так как ситуацию в Чехословакии он знал еще хуже, чем в Австрии. Второй — оформление военно-политического союза с Италией и Японией — был его личным проектом.

Осенью 1937 года эмиссар «Бюро Риббентропа» Альбрехт Хаусхофер провел два месяца в Токио, выясняя перспективы сотрудничества. Местной информацией с ним охотно делился самый осведомленный германский журналист японской столицы Рихард Зорге, он же «Рамзай», внимательно слушавший, запоминавший и сообщавший с «Островов» через «Висбаден» (Владивосток) в Москву… где ему в тот момент, увы, не слишком доверяли. Риббентропу, переживавшему неудачу лондонской миссии и оставленному в стороне от аншлюса, нужен был личный триумф в виде пакта о взаимопомощи, который он видел прямо направленным против СССР, а косвенно — против Франции и Англии. История переговоров между Германией, Италией и Японией об «укреплении Антикоминтерновского пакта» детально изложена в моей книге «Несостоявшаяся ось: Берлин — Москва — Токио» и в биографии Сиратори Тосио, одного из главных участников событий; там же указаны источники. Поэтому здесь ее можно прочертить пунктиром.

План Риббентропа предусматривал: двусторонние консультации в случае дипломатических затруднений с третьей страной; взаимную политическую и дипломатическую помощь в случае угрозы; взаимную военную помощь в случае нападения третьей страны. В начале мая 1938 года он сопровождал Гитлера в Рим, где того пышно принимали, и пытался вовлечь итальянцев в дискуссию, от которой те упорно уклонялись. Только 5 мая рейхсминистр смог вручить Чиано проект пакта. Тот известил дуче о своем несогласии и предложил ограничиться протоколом о намерениях, пояснив: «Солидарность, существующая между нашими правительствами, настолько очевидна, что формальный договор о союзе был бы излишним»{32}. Переводчик Шмидт почувствовал в этих словах неприкрытый сарказм.

Вражда министров стала обоюдной. «Риббентроп многословен и непостоянен. Дуче говорит, что он принадлежит к той категории немцев, которые являются несчастьем для Германии. Он твердит о войне налево и направо, без четкого противника и определенной цели. Порой он хочет уничтожить Россию, в сотрудничестве с Японией. В другой момент он мечет громы и молнии против Франции и Англии. Иногда он угрожает Соединенным Штатам. Это всегда заставляет меня относиться к его проектам с большой осторожностью»{33}.

После войны Дино Альфиери, итальянский посол в Берлине в 1940–1943 годах и друг Чиано, утверждал: «Исключительно плохие отношения существовали между Чиано и Риббентропом […] Чиано был умен, весел, сообразителен, хорошо воспитан, совершенно естествен в поведении, переменчив и великодушен. Риббентроп был холоден, формален, исключительно тщеславен, невежествен и подозрителен. Оба были хороши собой и честолюбивы. Чиано, моложе по возрасту, но старше по годам пребывания в должности, находил возрастающее высокомерие коллеги все более невыносимым и, педантичный в соблюдении всех формальностей, частным образом отзывался о нем в самых оскорбительных выражениях». Немецкий переводчик итальянского министра Ойген Доллман дополнил эту картину: «Оба были невероятно тщеславными, самоуверенными и высокомерными, но Чиано нравился мне как более человечный. […] Манеры Риббентропа были безукоризненны, а Чиано приводил Гитлера в ужас своими манерами за столом и, хуже того, привычкой яростно чесать себе такие места, нашествие блох на которые Риббентроп выдержал бы, не дрогнув ни единым мускулом. Я никогда не понимал, почему немецкий министр навеки застыл в своем величии вместо того чтобы хоть немного расслабиться и получить удовольствие»{34}.

Возможно, зная об истинном отношении «коллеги», Риббентроп писал: «Чиано был не только завистлив и тщеславен, но и коварен и ненадежен. С правдой у него были нелады. Это затрудняло не только личное, но и служебное общение с ним. Та манера, с которой он в июле 1943 года предал в фашистском совете своего собственного тестя Муссолини, характеризует его особенно гадко. Дуче говорил мне позже, что никто и никогда (причем много лет) не обманывал его так, как Чиано, и что тот виновен в коррумпировании фашистской партии, а тем самым и в ее расколе»{35}.

Игры за спиной дуче привели Чиано к опале, участию в заговоре и, наконец, к стрелковому взводу в Вероне в начале 1944 года. В стремлении оправдаться бывшие сослуживцы пытались представить его жертвой, если не борцом с фашизмом, но несостоятельность этих утверждений очевидна. Оба министра пользовались всеми благами режима и были соучастниками деяний диктаторов, хотя позиция Чиано, по наблюдению его румынского коллеги Григоре Гафенку, допускала сомнения и даже возражения, оставлявшие за дуче свободу маневра. Риббентроп производил впечатление «сосредоточенной, фанатичной убежденности» в правоте фюрера, а циник Чиано делал вид, что ничего не принимает всерьез, включая собственные слова. Германский министр был помешан на секретности, итальянский выбалтывал государственные тайны направо и налево, чем пользовался Гитлер, желая конфиденциально сообщить что-то в… Лондон{36}. Сработаться таким разным людям было непросто.

Тем временем активизировалась подготовка к решению Судетского вопроса. 24 марта 1938 года Гитлер обсуждал дальнейшие шаги с Риббентропом и Геббельсом. 28 марта фюрер в присутствии Риббентропа и Гесса инструктировал главу Судетской германской партии Конрада Генлейна, получавшего деньги и указания из Берлина (по линии МИДа и Абвера) еще с 1935 года. 29 марта рейхсминистр провел совещание с лидерами судетских немцев Генлейном, Карлом Германом Франком, Францем Кюнцелем и Антоном Крейсслем при участии Макензена, Вайцзеккера, Кордта и посланника в Чехословакии Эйзенлора, на котором были окончательно сформулированы разработанные под руководством Гитлера требования к Праге. 24 апреля Генлейн огласил их на партийном съезде в Карловых Варах, в связи с чем они стали известны как Карлсбадская программа:

1) полное равноправие немецкого и чешского народов;

2) признание судето-немецкой этнической группы юридическим лицом и соблюдение ее соответствующего положения в государстве;

3) определение границ и признание области проживания немцев в ЧСР;

4) создание судето-немецкого