Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков

протеста по поводу Австрии. Министр ответил, что для защиты соотечественников за рубежом рейх не остановится ни перед чем, включая применение силы. Не привыкший к такому языку, Франсуа-Понсе посчитал, что собеседник «не готов и не способен» занимать свою должность{15}. Британский посол демаршей не делал, сказав, что пришел за информацией. О сэре Невилле Гендерсоне следует сказать подробнее.

Фиппс, представлявший Великобританию в Берлине с 1933 года, подходил для этой роли не лучше, чем Риббентроп для Лондона. При немалом опыте и остром уме он был франкофилом и германофобом, как и его шурин Ванситтарт. В нацистах его раздражало буквально всё, и он просился в Париж. В январе 1937 года Иден удовлетворил его просьбу и задумался о преемнике. В мемуарах он утверждал, что имел в виду кандидатуры посла в Турции сэра Перси Лоррэна или верховного комиссара в Египте сэра Майлса Лэмпсона и «глубоко сожалел, что не выбрал одного из них, отдав предпочтение дипломату, которого мне порекомендовали». Это был посол в Аргентине Гендерсон (Иден его лично не знал): в Буэнос-Айресе и ранее в Белграде он показал, что умеет ладить с диктаторами и самодержцами. Впоследствии Иден патетически восклицал: «Международным несчастьем стало то, что в Берлине нас представлял человек, постоянно искавший оправданий для нацистов вместо того, чтобы их предостерегать. […] Не раз я предупреждал его против обыкновения трактовать мои указания в дружественном нацистам духе. […] Вера Гендерсона в добрую волю нацистов и поддержка их претензий в Австрии и Чехословакии вызвала события, которые он должен был предотвратить»{16}. Это мудрость задним числом, поскольку тогда, в 1937 году, назначение опытного, хотя и не слишком известного в мире Большой политики дипломата ни у кого возражений не вызвало.

Гендерсон стал главной мишенью германофобов из Форин Оффис еще во время службы в Берлине, а потому по возвращении принялся за мемуары, стремясь оправдаться перед историей. Пришлось торопиться, поскольку уже в Германию он приехал больным раком. Воспоминания, честно озаглавленные «Провал миссии», вышли в апреле 1940 года, в самом конце «Странной войны». Книга получилась искренняя и пристрастная — особенно в отношении Риббентропа, который выведен в ней главным злодеем.

«Я отправился в Берлин, — писал Гендерсон, — преисполненный решимости увидеть как хорошие, так и дурные стороны нацистского режима, несмотря на многие неприемлемые аспекты и собственные сомнения, и по мере сил объяснить его намерения и позицию правительству Его Величества. Гитлер и нацистская партия правили Германией, и мой долг был работать с ними. […] Официальный представитель за границей не может успешно служить своей стране, если он известен как враг правительства страны пребывания. […] Я был убежден, что мир в Европе зависит от достижения взаимопонимания между Британией и Германией. Соответственно я намеревался, во-первых, максимально сблизиться с нацистскими лидерами и, если возможно, завоевать их доверие, а во-вторых, как можно объективнее изучить германскую точку зрения и как можно вернее донести ее до моего правительства. […] Моя миссия в Германии была трагическим провалом, но как минимум совесть моя чиста»{17}.

После войны на покойного посла списали все промахи британской дипломатии. Мемуары не переиздавались и редко цитировались, его имя сопровождалось уничижительными эпитетами и критическими оценками. Даже официальная публикация «Документов британской внешней политики» под редакцией его недруга Рэба Батлера постаралась выставить Гендерсона в неприглядном свете. Не буду утверждать, что посол всегда и во всем был прав, но обстоятельный и объективный анализ своей работы он, бесспорно, заслужил.

Инструктаж с новым послом проводил не глава Форин Оффис Энтони Иден, а только что назначенный премьером Невилл Чемберлен, который привык «тащить на себе весь кабинет». «Взгляды Чемберлена и Гендерсона на то, что с Рейхом можно и нужно сотрудничать, совпали практически полностью, — отметила М. А. Девлин. — Чемберлен подчеркнул, что Британия продолжает перевооружение, но что это вовсе не означает возможность для начала новой войны и искать нужно возможности в первую очередь для мирного урегулирования обостряющейся в Европе обстановки. […] Почему премьер-министр не должен был видеть в Рейхе полноценного международного партнера?»{18}

Третьего марта 1938 года Гендерсон встретился с Гитлером и Риббентропом, о чем давно уже просил. Разговор сразу же высветил разницу интересов и подходов сторон: посла интересовала позиция Берлина в отношении колоний, поскольку в Лондоне шла разработка нового режима колониального управления в Африке; фюрер хотел довести до сведения англичан, что «в урегулирование своих отношений с родственными странами или со странами с большим количеством немецкого населения Германия не позволит вмешиваться третьим державам» и что «если немцев в Центральной Европе будут и в дальнейшем угнетать […] то Германия должна вмешаться, и она вмешается».

Оба вполне могли быть довольными встречей: Гитлер признал, что «не считает колониальный вопрос уже созревшим для разрешения. […] Можно спокойно подождать 4, 6, 8 или 10 лет». Гендерсон подтвердил согласие нового главы Форин Оффис лорда Галифакса, который 21 февраля заменил Идена, «с тем, что перемены в Европе вполне возможны», что Чемберлен «выказал большое мужество, когда, не обращая внимания ни на что, сорвал маску с таких интернациональных фраз, как коллективная безопасность», что Англия не вмешивается в австрийские дела. Гитлер обозначил готовность отказаться от колониальных претензий в обмен на невмешательство в европейское «урегулирование». Вынужденный молчать, Риббентроп вставил слово лишь по поводу «клеветнической кампании, проводимой агентством Рейтер» и выразил удивление, что «никто из ответственных лиц не был уволен и даже не получил выговора»{19}. Понимание отношений между государством и прессой у них явно различалось.

Риббентроп прилетел в Лондон для вручения отзывных грамот 9 марта. По протоколу без этого можно было обойтись, но рейхсминистр решил покрасоваться в новом качестве. Увы! Через несколько часов после приезда он услышал по радио, что канцлер Шушниг назначил на 13 марта плебисцит о независимости Австрии, оставив в бюллетенях только «да» и подняв возрастной ценз до 24 лет вместо полагавшихся по закону 21 года (мера, направленная против австрийских нацистов, среди которых преобладала молодежь). Гендерсон назвал это «последней ставкой отчаявшегося игрока», поддержать которую не согласился даже Муссолини, главный потенциальный союзник Шушнига{20}. Плебисцит перечеркивал все договоренности с рейхом, поэтому Гитлер послал изумленного высоким доверием Шпитци в Лондон с письмом к Риббентропу, поручая тому срочно выяснить возможную реакцию англичан на военную операцию в Австрии. На Вильгельмштрассе временно водворился Нейрат, предложивший вызвать Риббентропа из Лондона, но Геринг посоветовал оставить того в покое.

Десятого марта Риббентроп встретился с Галифаксом — сначала тет-а-тет, потом в присутствии Вёрмана и сэра Александра Кадогана, преемника Ванситтарта в качестве постоянного заместителя министра. Учитывая важность момента, собеседники составили подробную запись беседы на английском языке и согласовали ее содержание. Гость ругал лондонскую прессу (Гендерсон тоже числил ее среди главных