Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков

модного салона Эмеральд Кунард, любившая терроризировать Риббентропа вопросами об отношении Гитлера к евреям или к христианству. Другая светская львица — леди Астор публично назвала Риббентропа «чертовски плохим послом», ссылаясь на полное отсутствие у него чувства юмора. «Вам надо слышать, как мы с фюрером покатываемся со смеха, когда шутим», — невозмутимо парировал посол.

Бал удался, несмотря на новую экстравагантную выходку посла: вопреки этикету, приглашения были составлены не по-французски, а по-немецки, что вызвало поток ответов на всевозможных языках, включая… идиш (отличился один из англичан). Риббентроп объяснил нарушение протокола, как и в случае с речью в Совете Лиги Наций, стремлением напомнить, что Германия — великая держава. Не вдававшегося в политические дискуссии Бломберга приняли превосходно. Общая атмосфера торжеств настраивала на умиротворенный лад.

Смена кабинета 28 мая могла дать новый импульс двусторонним отношениям, как это было при подготовке морского соглашения. Майские доклады Риббентропа, обещавшего устроить приезд в рейх очередной группы почетных гостей (включая Черчилля и фабриканта виски Уокера), были полны оптимизма{81}. 5–8 и 24–28 июня он провел в Германии, докладывая ситуацию фюреру, а также помешав приезду Нейрата в Лондон, запланированному на последнюю декаду месяца. Формальной причиной переноса визита на неопределенный срок стала атака неизвестной подводной лодки германского крейсера «Лейпциг» у испанских берегов, но интрига Риббентропа, поднявшего вокруг инцидента большой шум, не была секретом ни для кого{82}. 14 августа посол снова уехал — на сей раз в отпуск, втайне питая надежду на то, что возвращаться ему уже не придется.

Можно верить или не верить современникам, но, по общему мнению, к осени 1937 года потенциал Риббентропа как посла был исчерпан. В кулуарах Нюрнбергского партайтага (8–13 сентября) обсуждали, кем его назначат — министром колоний или начальником Президентской канцелярии. Возможным преемником в Лондоне называли посла в Риме Ульриха фон Хасселя. Сам Риббентроп метил на должность Нейрата, почувствовав себя обделенным во время пышного визита Муссолини (25–29 сентября), но какое отношение к приезду итальянского премьера имел посол в Англии?

Почти весь октябрь (4–15 и 17–25) он снова провел в Германии, опекая гостей Гитлера: герцога и герцогиню Виндзорских (бывшего короля Эдуарда VIII и Уоллис Симпсон), а затем заехал в Италию{83}. Тогда же ему пришлось разбираться с неприятной для самолюбия историей: Нейрат, под предлогом соблюдения режима секретности, приказал не посылать в «Бюро Риббентропа» секретные телеграммы МИДа, и только вмешательство фюрера вернуло все на круги своя{84}. Непродолжительные заезды к месту службы были вызваны церемониальными обязанностями вроде заседаний Комитета по невмешательству в испанские дела (26 и 29 октября)[35] или открытия сессии парламента (26 октября). Днем позже Риббентроп привычно пожаловался Идену на прессу, но министр заметил, что английская публика привыкла видеть послов, аккредитованных при дворе Его Величества, в Лондоне, а не в других столицах. Впрочем, это была лишь затравка: в качестве главной темы Риббентроп, в преддверии визита в Рим, расписывал собеседнику опасность коммунистической угрозы и свою готовность помочь улучшению двусторонних отношений. «Я воздержался от того, чтобы сообщить Его Превосходительству мое мнение о его вкладе в так называемое улучшение», — саркастически заключил Иден запись беседы{85}.

Риббентроп не внял предостережению и снова отправился на континент. Триумф с присоединением Италии к Антикоминтерновскому пакту сопровождался нагоняем от Гитлера, о чем говорилось выше. По возвращении в Лондон посол, не зная, что ждет его в будущем, устроил несколько приемов, произнес несколько умеренных речей, встретился с Иденом, Галифаксом и Чемберленом, чтобы уяснить последние тенденции британской политики{86}, и принялся готовить итоговый доклад. Над ним он трудился около месяца — все, кроме жены, под теми или иными предлогами отказались помогать ему. На Рождество Риббентроп уединился в своем имении Зонненбург, откуда 27 декабря послал доклад Гитлеру, а затем приехал в Берлин и остановился в отеле «Кайзерхоф» напротив Рейхсканцелярии, в ожидании, что позовут. Не позвали.

Второго января 1938 года он отправил фюреру исправленный вариант доклада{87}. Несмотря на интервал всего в несколько дней, между документами есть важное различие: в первом Риббентроп допускал возможность соглашения, во втором — нет, полагая, что при серьезном нарушении статус-кво Англия будет воевать. «В отличие от большинства [германских. — В. М.] дипломатов, он не хотел оттягивать это любой ценой, а напротив — приступить к конкретным дипломатическим и военным приготовлениям с целью обеспечить победу Германии»{88}.

Возможно, на Риббентропа повлияло общение с «твердолобыми» вроде Черчилля, который во время их единственной серьезной беседы в 1937 году сказал, что его страна не допустит гегемонии Германии в Центральной и Восточной Европе. «Тогда война неизбежна», — заявил Риббентроп. «Говоря о войне, — заметил Черчилль, — вы не должны недооценивать Англию. […] Если вы втянете нас в новую мировую войну, мы мобилизуем против вас весь мир, как в прошлый раз». «Англия может быть очень умной, — парировал Риббентроп, — но на этот раз она не повернет весь мир против Германии»{89}. Аннелиз фон Риббентроп нашла в бумагах мужа запись этого разговора, в которой содержится еще одна фраза Черчилля: «О, мы достаточно ловко сумеем, в конце концов, все-таки перетянуть ваших друзей на нашу сторону»{90}.

Глава 5. В тени фюрера

(1938–1939)

Что сулит наступающий год? Снова небо туманно и мглисто. Александр Городницкий 1

Лондонская миссия закончилась провалом: Риббентроп не только не привез союз с Англией, но и оставил двусторонние отношения в худшем положении, чем было до него. Насколько оправданно возлагать на него всю вину за случившееся? Так поступали германские дипломаты, спешившие записаться в свидетели обвинения, чтобы не оказаться среди обвиняемых. Так делали алармисты во главе с Черчиллем, стремясь затушевать последствия своей политики, нагнетавшей напряженность в Европе. Так поступали умиротворители, пытавшиеся оправдать неуспех своего курса. Всем было что скрывать и от чего открещиваться.

Риббентроп оказался неподходящей фигурой для этого поста, хотя «посылая одного из своих доверенных лиц, Гитлер стремился реализовать свое желание дружбы с островным королевством»{1}. Он вообще не годился в послы, потому что стремился все время быть не просто на виду, но рядом с фюрером, участвовать в решении вопросов не только внешней, но и внутренней политики, не ограничиваясь рамками страны пребывания. Решительная, идеологизированная дипломатия «бури и натиска» не соответствовала консервативному и традиционно не расположенному к Германии официальному Лондону.