Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков

столицу, он встретился с лордом Галифаксом, пояснив, что делает это «не в качестве посла, а как частное лицо». Здесь на полях донесения составленного советником посольства Вёрманом, ибо шеф в тот же день 20 ноября отбыл на подписание Антикоминтерновского пакта, Нейрат поставил вопросительный знак{59}. Через неделю он вернулся к месту основной работы, как раз в разгар кризиса с отречением Эдуарда VIII.

История отречения так и не коронованного британского монарха в декабре 1936 года достаточно известна, поэтому остановимся на ней лишь в той степени, в какой она коснулась посла Германии. Риббентроп не разобрался в ситуации. Отмахиваясь от утверждений о неизбежности отречения, он заявил Хессе: «Вы разве не знаете, какие надежды возлагает фюрер на поддержку короля в будущих переговорах? Он — наша главная надежда. Не думаете ли вы, что все это — интрига наших врагов, имеющая целью лишить нас последних сильных позиций в этой стране? Вы увидите, — продолжил он уверенно, — что король женится на Уолли и они вдвоем велят Болдуину и всей его банде убираться к черту». Даже 10 декабря, когда монарх подписал акт отречения и соответствующий закон был внесен в Палату общин, Риббентроп уверял Дэвидсона, что это «конец Болдуина» и что «королевская партия восстановит Эдуарда VIII на троне». «Он сказал больше чепухи, — записал Дэвидсон, — чем я когда-либо слышал от человека в ответственном положении посла»{60}.

«Британская пресса, — вспоминал Хессе, — показала удивительную дисциплинированность в течение всей этой истории. Специальные выпуски были заготовлены уже за три дня до отречения. Как только один из них попал мне в руки, я отправился с этой новостью к Риббентропу. Он немедленно позвонил Гитлеру в Берхтесгаден. На следующее утро я открыл газету, но в ней не было ни слова об отречении. Когда я сообщил Риббентропу, что в газетах ничего нет, он пришел в ярость. Он восклицал, что безнадежно опозорен в глазах фюрера и что я лишил его поста своей бессовестной ложью.

В разгар этой сцены последовал звонок от Гитлера. Гитлер спросил, что происходит и не сошел ли Риббентроп с ума. Какой мерзавец ответствен за все это? Мне пришлось выслушать перебранку, и я впервые понял, каким истеричным может быть Гитлер. Я уговаривал Риббентропа на минуту прервать обмен любезностями и уверить фюрера, что король отречется. „Вы докажете свою правоту, — добавил я, — в течение сорока восьми часов“. Риббентроп все-таки сказал Гитлеру, что отречение всего лишь отложено. Но Гитлер просто оборвал разговор, предоставив адъютанту сообщить Риббентропу, что он, фюрер, больше не желает об этом слышать. Риббентроп чувствовал себя совершенно разбитым. Он ожидал отставки и полного краха своей карьеры.

Когда новости об отречении были обнародованы, я сказал Риббентропу: „Теперь вы можете сообщить фюреру, что вы были правы“. „Нет, — ответил он. — Сейчас я не буду ему звонить. Отправьте доклад в Берлин. Фюрер может сам позвонить мне, если захочет. Но как мы можем быть уверены, что и эта новость верна?“ Гитлер действительно позвонил Риббентропу и сказал, что безмерно благодарен ему за верную информацию, что он был прав, а все остальные — идиоты»{61}.

В тот же вечер Риббентроп составил донесение в Берлин, в котором был вынужден признать, что позиции Болдуина и его кабинета окрепли, что большинство народа с ними и даже пресса, поддерживавшая короля (включая газеты Ротермира и Бивербрука), перешла на сторону правительства. Закончив излагать факты, посол связал отречение Эдуарда VIII «с его дружественным отношением к Германии, которое, несомненно, создало королю очень влиятельных врагов в этой стране».

На сей раз вопросительный знак на полях поставил начальник Политического отдела МИДа барон Эрнст фон Вайцзеккер, не разделявший конспирологического подхода Риббентропа. Отречение было вызвано внутриполитическими причинами, но опасения относительно возможных германофильских симпатий короля действительно существовали и позже использовались как нацистской, так и антинацистской пропагандой{62}.

Случившееся нанесло болезненный удар по расчетам Риббентропа, какими бы призрачными те ни были: «С отречением Эдуарда VIII дело германо-английского сближения лишилось одного из шансов на успех. Что касается английской стороны, то здесь оно потеряло один из тех факторов, который в числе других послужил причиной для фюрера послать меня в Лондон»{63}.

В январе 1937 года Фиппс, встретив нашего героя в Берлине, нашел его разочарованным и подавленным. Риббентроп претендовал или, по крайней мере, лелеял надежду на какие-то особые отношения с королем. В этой иллюзии его мог укрепить отчет герцога Саксен-Кобург-Готского о поездке на похороны Георга V в январе 1936 года, точнее, та часть отчета, где речь шла о беседе с новым королем и которая была адресована «только фюреру и партайгеноссе Риббентропу». Монарх «отдал должное Риббентропу и похвалил ведение им переговоров по морскому соглашению. Считает его лучшим выбором для ведения неофициальной германско-британской политики. […] Хочет видеть послом настоящего национал-социалиста […] которого можно рассматривать как представителя официальной политики и как доверенное лицо Гитлера»{64}. Историки относятся к этому документу с оправданным скепсисом. Риббентроп сам признал, что «никакого особенного контакта с ним [Эдуардом VIII. — В. М.] установить я не мог […] Доверительная беседа с королем, которую хотели устроить мои друзья, так и не состоялась»{65}.

Положение Риббентропа осложнил Антикоминтерновский пакт. Во-первых, в политических кругах и в прессе задавали вопрос, насколько уместно послу при Сент-Джеймсском дворе ставить подпись под документом агрессивно-идеологического характера, направленным против страны, с которой Англия поддерживает дипломатические отношения. Во-вторых, учитывая не самые сердечные отношения между Лондоном и Токио, пакт мог быть истолкован как антибританский (эту интерпретацию позже примет и сам Риббентроп). Присоединение к пакту Италии осенью 1937 года было встречено с еще большей враждебностью.

Риббентроп специально посетил Идена для беседы о вреде коммунизма и о целесообразности присоединения Англии к единому фронту борьбы с ним: «Я хотел доказать ему значение этого идеологического сплочения для всего культурного мира. Когда Иден заявил мне, что в Англии подписание Антикоминтерновского пакта послом в Лондоне воспринято с неудовольствием, я со всей откровенностью растолковал ему смысл и цель пакта и его значение для всего некоммунистического мира […] Но я натолкнулся на полное непонимание со стороны Идена»{66}. Наконец, отъезд главы дипломатической миссии, едва успевшего вручить верительные грамоты, вызвал недоуменно-иронический вопрос в Палате общин: «Разве должность германского посла в Великобритании не является постоянной работой (full-time job)?» Иден, которому вопрос был адресован, многозначительно промолчал.

«Надо ли удивляться при таких условиях, что антикоммунистический пакт встречен на Британских островах вполне отрицательно и даже враждебно? — удовлетворенно записывал Майский. — Надо ли также удивляться, что как один из побочных продуктов этого пакта, здесь