Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков

Бухаресте Эберхарда фон Шторера и посланника в Стокгольме принца Виктора цу Вида. Гитлер решил по-другому, хотя и не сразу.

Уик-энд, проведенный Риббентропом в поместье Лондондерри, широко освещался прессой, особенно местной, поэтому позже, после начала войны лорду пришлось оправдываться за свое гостеприимство. Разговоры о политике велись, но их значение оказалось колоссально преувеличенным. Гость пребывал в уверенности, что перед ним — авторитетный действующий политик, способный влиять на принятие решений и выражающий точку зрения правящих кругов. Хозяину льстило, что эмиссар Гитлера отнесся к нему столь серьезно и почтительно. Журналисты при беседах не присутствовали, поэтому в лондонской прессе зазвучали тревожные нотки, а ее враждебность к лорду возрастала по мере ухудшения двусторонних отношений. Так что в исторической перспективе визит сослужил дурную службу обоим, укрепив их иллюзии.

Впрочем, главные заблуждения Риббентропа были связаны с Томасом Джонсом — бывшим генеральным секретарем кабинета и другом премьера Болдуина, «который руководил правительством исподволь, во многие вопросы просто не вникая из-за недостатка знаний или банального нежелания разбираться с проблемами»{32}. Риббентроп и Джонс несколько раз встречались в начале апреля, и визитер из Берлина произвел благоприятное впечатление («уверен, что он не хочет войны на Западе»). Поэтому Джонс согласился приехать в Германию в качестве частного лица и 16 мая стал гостем на вилле в Далеме, которая поразила его британским стилем и обилием английских книг в кабинете хозяина. Заявив, что будет предельно откровенен, Риббентроп уверил Джонса: внешнюю политику Германии определяет лично Гитлер, руководствуясь его, Риббентропа, советами; дипломаты ничего не решают и ничего не значат, а потому достичь заветной мечты фюрера — союза с Англией — можно только через его личную встречу с Болдуином. На следующий день они отправились на самолете в Мюнхен, где британский гость услышал все это уже от самого фюрера.

«Гитлер предложил устроить встречу на военном корабле в Северном море и даже заявил, что готов полететь к британскому премьеру в Чекерс[31]»{33}. «Было бы ошибкой недооценивать влияние фон Риббентропа и списывать его со счетов как глупца, потому что он не придерживается общепринятой процедуры. Как минимум это надежный „телефон“ от Гитлера и, судя по всему, гораздо большее», — суммировал Джонс и пересказал услышанное Болдуину. «Я слышал, — вспоминал Риббентроп, — что Болдуин вроде бы не против, но к решению идет все же медленно. Потом я узнал, что Болдуин высказался так: он должен сначала переговорить с „Ваном“ (имелся в виду Ванситтарт). Это вызвало у меня опасения, ибо от Ванситтарта я положительного решения не ждал. В конце концов Болдуин через своего друга мистера Т. Дж. Джонса передал мне [18 июня. — В. М.], что такая встреча „еще требует большой подготовки“. Практически это означало отказ»{34}. Премьер уступил давлению Ванситтарта и Идена.

«Я слышал позже, — продолжал Риббентроп, — что Болдуин высказался так: он, мол, не знает, „как говорить с диктаторами“. После многообещающего начала в виде соглашения о флотах отказ Болдуина разочаровывал. Когда я доложил об этом отказе Адольфу Гитлеру (он ожидал меня в саду Имперской канцелярии), его разочарование было, пожалуй, даже еще большим, чем мое. Он довольно долго молчал, а потом серьезно поглядел на меня. Наконец сказал: многие годы он вновь и вновь выступал за германо-английское взаимопонимание, решил вопрос о флотах в таком благоприятном для Англии духе, готов делать все вместе с нею, но, видимо, его позицию, имеющую столь важное значение для целых поколений, там не понимают. Мне было ясно: важная возможность упущена. В ущерб Германии и Англии, более того, к невыгоде для Европы и всего мира благоприятный компромисс не достигнут и шанс его так и остался неиспользованным. Представится ли он вновь? Нет, этого не произошло. […] Я убежден в том, что, если бы встреча с британским премьер-министром состоялась и английская сторона согласилась бы с основными идеями этой внешней политики, мы жили бы сейчас в условиях глубочайшего мира»{35}.

Двадцать первого июня 1936 года внезапно скончался статс-секретарь МИДа Бернгард фон Бюлов (на старую школу Вильгельмштрассе как будто нашел мор!). Дальше начинаются загадки. По воспоминаниям Риббентропа, Гитлер только через месяц, 21 июля в Байройте, «совершенно неожиданно для меня объявил о моем назначении статс-секретарем министерства иностранных дел и поздравил меня с этим назначением. Он только что говорил с министром иностранных дел фон Нейратом, и тот с этим согласен. Он, фюрер, надеется, что мы хорошо сработаемся. […] Затем фюрер перевел разговор на тему о вакантности поста нашего посла в Англии ввиду смерти г-на фон Хёша и спросил меня, кого надобно послать в Лондон. В связи с этим возникла продолжительная беседа о германо-английских отношениях. […] Мне стало ясно, насколько важное значение имеет точное представление фюрера о ситуации в Англии и возможности ее изменения, поскольку он, несмотря на все сомнения, все еще стремился к взаимопониманию с нею. Поэтому я высказал мысль, не будет ли наиболее правильным послать меня в Лондон послом, а не назначать статс-секретарем министерства. Идея эта так понравилась Гитлеру, что он тут же ухватился за нее и сказал, что целиком согласен. […] Затем фюрер пригласил к себе г-на фон Нейрата и сообщил ему, что желает послать меня в Лондон. Это решение, как фон Нейрат сказал мне, он нашел особенно удачным. Казалось, министр тоже считал весьма важным окончательное выяснение германо-английских отношений»{36}.

Когда Риббентроп заявил об этом на Нюрнбергском процессе, Нейрат выразил удивление, ибо никогда не соглашался видеть его статс-секретарем МИДа. Даже с назначением в Лондон не всё оказалось просто. Нейрат был рад ему, надеясь, что соперник быстро свернет себе шею на поприще традиционной дипломатии{37}. Однако министр пришел в негодование, когда 26 июля Риббентроп показал ему официальное распоряжение о своем назначении, подписанное Гитлером двумя днями ранее: оно сохраняло за ним все прежние должности с прямым подчинением фюреру, перед которым он и нес ответственность «на всех постах», включая посольский. 27 июля Нейрат подал очередное прошение об отставке, ссылаясь на то, что данные Риббентропу исключительные права «лишают меня какого бы то ни было влияния в одном из важнейших аспектов германской внешней политики», и предложил рейхсканцлеру лично возглавить министерство{38}. 10 августа между ними состоялся решающий разговор: фюрер не принял отставку министра и заверил его, что Риббентроп будет подчиняться ему точно так же, как и все остальные послы. Статс-секретарем МИДа стал Ганс-Георг фон Макензен — зять и крестник Нейрата и сын знаменитого фельдмаршала.

«Меня назначили статс-секретарем, но я переиграл это на Лондон!» — в таких словах, по свидетельству Рудольфа фон Риббентропа, отец объявил жене и сыну о своей новой должности{39}. Иными словами, он желал ее. Некоторые утверждали,