Кирилловцы vs николаевцы. Борьба за власть под стягом национального единства - Вячеслав Черемухин

С утверждением историка можно согласиться. Даже с юридической точки зрения акт 26 июля / 8 августа 1922 года, в котором Великий Князь Кирилл Владимирович объявил себя «Блюстителем Государева Престола», не мог легитимизировать его как безусловного главу русской эмиграции, особенно с учетом того, что он не был безоговорочно признан со стороны русских беженцев. Помимо прочего, легитимизация главы династии происходила в двух аспектах: преемственности с точки зрения династических законов и в признании законности среди эмигрантов. Однако наиболее слабыми сторонами для главы династии были его личность и особенно противоречивые действия в февральские дни 1917 года, и в связи с этим достаточно низкая популярность. В данном контексте общественное мнение эмиграции было далеко не на его стороне, что в целом говорит о малозначимости его акта для рядовой общественности. Мы согласимся с позицией М. Л. Галас и в том, что дипломатические представительства, которые фактически были объединены Совещанием (Советом) послов под руководством М. Н. Гирса, являлись институтами, которые могли нести в себе идеи легитимизации государственности Русского Зарубежья. Это же отмечает в своих работах М. М. Кононова[212]. Идея легитимности в целом была характерна и особенно нужна в условиях первых лет существования многочисленной русской эмиграции, однако после дипломатического признания СССР со стороны Франции в 1924 году для большей части эмиграции легитимность уже не носила обязательного характера. Актуальность сместилась в сторону возможности представлять интересы эмиграции перед мировым сообществом. В то же время следует обратить внимание, что последние дипломатические представительства бывшего Крымского правительства генерала П. Н. Врангеля закрылись к 1925 году.

Согласно теоретическим построениям современных историков-эмигрантоведов (в частности, покойного сербского историка М. Йовановича), русская эмиграция существовала в рамках т. н. «перемещенной государственности». По мнению Йовановича, в данное понятие входит преемственность политических институтов, начиная с существовавших органов политической власти в России со времен существования империи и заканчивая общественно-политическими объединениями и партиями, которые продолжали свою деятельность с дореволюционного периода[213]. В то же время отметим, что сами дипломатические представительства не были включены Йовановичем в субъекты «перемещенной государственности»[214]. Династия Романовых не включалась в рамки данного феномена. Эта позиция, как мы сказали, правомерна, т. к. легитимизация Династии как института способствовала бы утверждению предположения о том, что русская эмиграция целиком состояла из приверженцев монархии, а не вбирала в себя представителей белогвардейских объединений и правительств, которые не были связаны с Домом Романовых в годы Гражданской войны. О феномене так писал С. С. Ипполитов, ссылаясь на Йовановича: «Россия зарубежная не желала уступать ей [Советской России. — В. Ч.] свои права и стремилась организовать руководящий центр, чтобы не остаться жалкой беженской пылью, этнографической массой и защитить юридические права россиян-эмигрантов»[215].

Великий Князь Николай Николаевич: от Верховного Главнокомандующего к Верховному Вождю

Современный исследователь русского консерватизма пишет, что после революции 1917 года «идея восстановления монархии сменилась у консерваторов идеей диктатуры „сильной личности“. Многие из тех правых, кому удалось эмигрировать из России, впоследствии нашли такую „сильную личность“ в лице диктаторов ХХ века. Монархизм сменился цезаризмом, а затем бонапартизмом, получившим распространение уже в кругах Русского Зарубежья»[216].

Трудно не согласиться с позицией автора, но стоит подвергнуть ее и сомнению. Дело заключается в том, что цезаризму и бонапартизму не были подвержены абсолютно все круги русской эмиграции, а лишь непредрешенческий ее лагерь. Законный монархизм оставался таковым без изменений. Здесь и образ монарха оставался классическим, за одним, правда, исключением. Законный монархизм эмиграции на эмоциональной основе слишком сильно оказался подвержен критике за недавно произошедшие события в дни Февральской революции. При этом сама идея монархии не была в своих базисных основах подвержена существенному переосмыслению. Исключением было только то, что институт монархии перестал был государственным, он остался только династическим. И в этом смысле мы должны лишь констатировать, что институт монархии в изгнании — это новый вид представления людей о монархии. Именно в этот момент династии своими основными задачами считают сохранение и перенесение исторических традиций государственности и идеи власти, а также социальную работу в этом направлении. В русской эмиграции социальная работа стала основной прерогативой представителей Дома Романовых только с 1940–50-х гг. На первом этапе политика затмевала все остальные сферы деятельности. И в этом смысле сторонники Романовых должны были подумать о том, как выстраивать образ главы династии и главы русской эмиграции. Если первая задача касалась деятельности легитимистского лагеря, то вторая полностью была передана сторонникам Великого Князя Николая Николаевича-мл.

О признании за Великим Князем Николем Николаевичем прав на главенство в «освободительном движении» писал Н. В. Савич по итогам заседания «Союза Освобождения», которое происходило в самом начале апреля 1922 года (запись в дневнике датирована 4 апреля). Н. В. Савич отмечал, что решение признать права на главенство за Николаем Николаевичем было почти единогласным, хотя оно и не проводилось в форме голосования. «За» данную инициативу выступили Гулькевич, Петражицкий и ген. Е. М. Миллер. Последний и передал, что Великий Князь «согласен на такое возглавление, но отнюдь не по поручению семьи Романовых, а лишь по желанию народа, т. е. армии и общественных организаций, как последний Верховный Главнокомандующий»[217]. Тот же Савич в июне 1923 года отметил, что правые видели в Великом Князе «не будущего государя, а лишь национального вождя»[218].

Впервые понятие «Вождь» в эмиграции появляется еще в июне 1922 года на страницах журнала «Двуглавый Орел». Вот что, в частности, писал тогда публицист, скрывший свое имя за буквой «Л»: «Русский народ молчит. Уста его скованы чрезвычайкой. Воля его парализована пулеметами… Народ безмолвствует. Но — совсем не так, как „безмолствовал“ он — по фальшиво образному выражению поэта — при Царях». Задаваясь вопросом, почему народ находится в таком состоянии, является ли это тем, чего добивался народ во время событий 1917 года, автор приходит к тому, что народ страдает «от отсутствия истинной государственной власти». И заканчивает автор свои измышления тем, что народ будет «искать своего Хозяина. Народ будет искать своего Царя. И если Царю, как воплощению государственности в мирном состоянии, еще не время явиться, то будет искать того Вождя, который вернет народу государство, а с ним вернет и Царя». Публицист заканчивает: «Русский народ ждет и будет ждать своего Царственного Вождя. Он уже начинает робко называть его имя. Скоро оно будет на устах у всех. И это имя — имя Николая — поведет всех за собой по пути к возрождению России, а, следовательно, и по пути к Царю»[219].

О действиях семьи