Кирилловцы vs николаевцы. Борьба за власть под стягом национального единства - Вячеслав Черемухин

не позволяла выработать компромиссной теоретической основы. Однако, несмотря на разницу в представлении будущей монархической власти, существовала общая идейная настроенность, выступавшая на поверхность общетеоретических противоречий. Она базировалась на двух идеологических положениях: общем неприятии большевизма и… идее создания сильного национального государства с царем во главе»[203]. Ян-Вернер Мюллер в процессе легитимации власти для начала ХХ века замечал некоторые новые моменты: «В новом публичном оправдании нуждались прежде всего режимы правого толка, стремившиеся править от имени традиции, а также процветавшие, особенно в межвоенной Европе, монархические диктатуры»[204]. Идея объединения эмиграции в данном контексте тоже сопровождалась оправданием на том основании, что для русских эмигрантов это потенциальная возможность победы над большевиками. При этом нужно иметь в виду, что для эмиграции вопрос о традиционных институтах власти также был актуален из-за недавнего прошлого и потери данного института в годы революции. Политолог К. Робин писал об особенностях мировоззрения консерваторов на переломе исторических эпох следующее: «Главное, чему учится консерватор у своих оппонентов, вольно или невольно, — это силе политической деятельности и могуществу масс. Из болезненного опыта революции консерваторы научились тому, что люди — с помощью целенаправленного применения силы или других проявлений человеческой деятельности — могут упорядочивать общественные отношения и политическое время»[205]. Политолог дополняет это и наличием «реакционного популизма», что предполагает «обращаться к массам, не подрывая власти элит, или, точнее, использовать энергию масс для укрепления или восстановления власти элит»[206]. Парадокс в том, что рассматривая историю консерватизма на западноевропейской основе, ученый помогает в определенной степени понять логику русской эмиграции. Ведь именно популизмом, за определенными исключениями, стоит называть попытки русских эмигрантов создать определенную политическую программу для противопоставления большевикам. Таким же популизмом стоит и считать выступления политических деятелей эмиграции на многочисленных собраниях. Они вольно или невольно, но были вынуждены этим заниматься. Именно поэтому центральной идеей для эмиграции стала русская национальная идея, которая основывалась не только на русской идее, но и включала в себя идеи Белого движения, отчасти на которых и строилась эмиграция. И именно это, возможно, лишь при изменении начальной точки отсчета, мы пытались отразить в нашей схеме, представленной ранее на страницах данной работы. Но для консервативных идеологов основываться исключительно на позициях русского национализма или русского консерватизма было уже невозможно. Политические противники правых — республиканцы в лице П. Н. Милюкова — всегда резко парировали заявления правых, и именно поэтому требовалось выработать и выставить на обозрение эмиграции такую политическую программу, которая будет, с одной стороны, объединять эмиграцию на основе национальной идеи, а с другой стороны, не противоречить существующему эмигрантскому положению беженцев.

И такую попытку предпринимает П. Б. Струве. И тут мы опять говорим о том, что прямой преемственности идей либерального консерватизма Струве у Б. Н. Чичерина и других представителей старшего поколения либерал-консерваторов не было. Идея объединения всей эмиграции, как мы уже писали ранее, являлась ключевой идеей созыва Российского Зарубежного Съезда 1926 года. В передовой статье «Возрождения» от 3 июня 1925 года редактор газеты П. Б. Струве так писал об объединении: «Мы зовем к действенному объединению и во имя подлинной свободы, и прочной государственности. Это не пустые слова, а ответственный призыв и тяжеловесная программа». Характер русского народа основывался на нелюбви к дисциплине и «легковерию к призрачным кумирам». Но Петр Бернгардович призывал «без колебаний звать русских людей к сомкнутому строю, к самоотверженной дисциплине, к суровой верности тем, кто подымет на себя тяжкое бремя национального водительства во имя России и только России»[207]. П. Б. Струве «спрятал» Великого Князя Николая Николаевича-мл. в данной фразе, который уже к тому моменту представлялся как глава Русского Зарубежья. Почему первоначально редактор «Возрождения» обезличил человека, который должен был поднять бремя «национального водительства»? Интересно, что некоторые историки пытаются доказать обратное. Так, специалист по газете «Возрождение» и русской эмигрантской прессе Т. С. Кутаренкова вслед за Ю. Суомела говорит, что программное заявление Великого Князя к русской эмиграции было опубликовано в первом номере газеты, что не соответствует действительности[208]. Первый номер газеты открывался упомянутой статьей П. Б. Струве «Освобождение и Возрождение». Материалы от имени Великого Князя и его речи публиковались значительно позже. Помимо прочего следует заметить: Т. С. Кутаренкова отмечает, что статья П. Б. Струве «Наши идеи» была также опубликована 3 июня, в то время как этой статьи не значится не только за июнь, но и за июль 1925 года. Так почему же все-таки с самого начала в газете «Возрождение» не было сказано о целях нового издания публично? Мы смеем предположить, что этим решалась задача привлечь внимание к новому изданию как можно большего количества русских читателей, но не отпугнуть, что было бы сделано в случае объявления своей политической программы на первых полосах нового издания. В то же время заметим, что публикация политико-идеологических материалов, которые определяли общественно-политическую позицию «Возрождения», стали появляться с самого начала издания парижской газеты. Как верно характеризует деятельность редактора газеты А. Ю. Вовк, «П. Б. Струве вынужденно балансировал между правыми и левыми политическими группировками. Он попытался объединить как можно больше патриотических сил Зарубежья»[209]. Таким образом, именно «Возрождение» стало рупором «либерального консерватизма» в русской эмиграции. Главным же отличием его от своих идейных истоков следует признать актуализацию идей на фоне изменившихся условий, на фоне идеологической эволюции русских общественных и государственных деятелей, прошедших через революцию и гражданскую войну.

В целом можно согласиться с мнением недавно скончавшегося сербского эмигрантоведа М. Йовановича, что «эмигрантская политическая сцена давала ложное впечатление постоянной активности и прежнего политического разнообразия, а по сути дела была полна ссор, конфликтов и прежней разобщенности»[210].

Глава II. «Политическая жизнь» эмиграции: главы, правительства, парламенты

Для определения статуса Российского Зарубежного Съезда 1926 года следует обратить внимание на то, какие институты существовали в Русском Зарубежье в начале 1920-х гг. Специалист по истории русской эмиграции д.и.н. М. Л. Галас отмечает, что среди институтов квази-государственности Русского Зарубежья был главный, основой которого стали «легальные российские организации». Этим институтом был «представительский блок, руководимый Совещанием русских послов, Земгором, РОККом, Съездом русских юристов за рубежом». К другим институтам автор относит Российскую Армию (надо предполагать, что в данном случае автор говорит о единой российской армии, т. к. официальное название военных антибольшевистских сил, эвакуированных из Крыма в ноябре 1920 г., — Русская Армия ген. Врангеля) и Дом Романовых. Но ни армия, ни династия «не могли быть легитимизированы по соображениям суверенной безопасности государств-реципиентов и геополитического баланса, советских дипломатических и контрразведывательных акций»[211].