Кирилловцы vs николаевцы. Борьба за власть под стягом национального единства - Вячеслав Черемухин

года в I Государственной Думе была образована фракция, состоящая из 26 депутатов, которая в будущем получила право быть организована как политическая партия. Эта фракция, а в будущем политическая сила, получила название Партия мирного обновления (ПМО), которая была создана в том же году. Фактически партия оказалась в весьма интересном в политической практике положении. Она стремилась объединить все политические силы, «осуществив синтез октябризма с кадетизмом»[194], где главной политической целью являлась активная и успешная борьба с революционными силами при эволюционном развитии государства. Среди наиболее ярких фигур ПМО можно выделить будущего политического эмигранта Н. Н. Львова, М. А. Стаховича, П. А. Гейдена и Д. Н. Шипова. Е. Н. Трубецкой в 1907 году подвел итог неудавшимся попыткам ПМО объединить политические силы словами: «в данный исторический момент „мирное обновление“ может быть сильно и влиятельно лишь в „качестве направления, а не в качестве политической партии“»[195]. В 1910 году Е. Н. Трубецкой написал статью «О гибели октябризма и необходимости создания в России конституционно-консервативной партии». В ней политик подчеркнул надежду на создание соответствующей партии в политической жизни России, но, как известно, данные перспективы оказались нереализуемыми на практике[196].

Из политических партий начала ХХ века как относительных либералов можно выделить представителей «Союза 17 октября», а также правых кадетов. Среди наиболее эффективных политических сил, позиционировавших себя как национально-демократические, следует выделить Имперскую народную партию, их же орган периодической печати «Ладо». В определенной степени следует рассматривать и представителей Прогрессивного блока времен Первой мировой войны 1914–1918 гг. как представителей другого политического мышления.

К. фон Бейме писал: «Чем более социалистическим становится радикализм в России, тем больше либералы ориентировались в направлении консерватизма. „Либеральный консерватизм“… был излюбленной самохарактеристикой… для этой концепции от Чичерина до Струве. В условиях все более сгущавшейся автократии консерватизм-статус-кво… не мог иметь успех… Поэтому в рамках такой системы либеральные консерваторы должны были брать на себя функцию консерватизма. Струве однажды заметил, что русский народ слишком долго топтался на месте, чтобы позволить себе быть консервативным»[197]. Историками консервативной идеологии данный аргумент используется как наиболее убедительный в том, почему же либерал-консерваторы, как правило, выходили из левых. При этом этот фактор не объясняет того, почему левые в принципе изменяли своим политическим взглядам. Обратим внимание на то, что в силу малочисленности таких идейных сторонников можно данный фактор списать и на субъективные качества каждого отдельного представителя интеллигенции. В силу этого синтеза историки считают, что прямая ветвь преемственности от первых европейских консерваторов на русской почве прервалась.

Крайняя оппозиционность, отсутствие идеологического синтеза между либеральными и консервативными идеологиями не позволяют выявить четко представителей либерально-консервативного синтеза в политической жизни. Однако определенным катализатором изменения идеологических особенностей различных политических групп стали революция 1917 года и последовавшая за ней Гражданская война. Последовавшая за ней глубокая рефлексия, сочетавшаяся скорее с «нестандартностью» переживаемых событий, привели к ревизии идеологии. Стоит обратить внимание, что во многом на возрождение идей либерального консерватизма повлиял психологический фактор ностальгии по прошлому, который возрождал монархические симпатии у большей части эмиграции, с одной стороны; и общее стремление найти единомышленников и объединиться для борьбы с большевиками с выработкой общей политической позиции для всей эмиграции, с другой. Выработка в данном случае не авторитарной, а демократической с определенными сильными рычагами власти идеологической системы привела к появлению новой идеологии. Кроме того, не стоит забывать об особенностях видения будущего России и непредрешенчества и аполитичности Белым Движением, которое позиционировало себя как патриотическое, и причины его поражения в войне, когда многие общественные и политические деятели просили лидеров движения поднять определенный флаг. Как правило, требовали поднять монархический.

Возвращение к доктрине «синтеза» в эмиграции, по всей видимости, следует считать закономерным процессом. Однако важно помнить, что эту закономерность следует объяснять и другими причинами.

Современный исследователь пишет, что «либеральный консерватизм» являлся и стержнем «Белой идеи». Казалось бы, парадокс, ведь термин «либеральный консерватизм» не употреблялся в политическом лексиконе времен Гражданской войны в России. Но В. Г. Хандорин отмечает, что термин «либеральный консерватизм» он ввел самостоятельно для определения идеологического «лица» Белого движения. По мнению автора, данный «стержень» «состоял в стремлении соединить наиболее жизненные из достижений революции (такие как уничтожение пережитков сословного и самодержавного строя, решение земельного и рабочего вопросов) с национальной спецификой, требовавшей учета авторитарной ментальности народа, религиозных корней и баланса интересов всех классов российского общества»[198].

«Создание новой версии осуществлялось в весьма радикальной форме как реакция на революционные события и, до известной степени, спонтанно ориентировалось как на характерный для русской радикальной демократии радикально-публицистический стиль, так и на полемические приемы, свойственные ранней стадии формирования политической философии консерватизма»[199]. Пережив революцию и гражданскую войну, русские политические и общественные деятели эволюционировали в своих взглядах. Ярых антилибералов в среде эмиграции теперь было найти очень трудно. Ведущий специалист по истории консерватизма пишет, что на Зарубежном Съезде 1926 года «Струве и Ильин выступили в духе непредрешенчества [курсив автора. — В. Ч.] будущей политической формы, которую примет российская государственной после краха большевизма»[200]. В парижском отеле «Мажестик» сошлись представители «двух консерватизмов» — с одной стороны П. Б. Струве и И. А. Ильин, а с другой Н. Е. Марков 2-й, который «пытался лишь механическим путем сплотить всех правых под началом „вождя“, в.к. Николая Николаевича»[201]. Обратим внимание, что именно в этом и заключалась основная суть и противоречие консерватизмов эмиграции — белогвардейское непредрешенчество с авторитаризмом времен самодержавной монархии, которое представлял Марков 2-й.

П. Б. Струве уже в 1930-е гг. в своем известном цикле статей в газете «Россия и славянство» писал: «Суть либерализма как идейного мотива заключается в утверждении свободы лица. Суть консерватизма как идейного мотива состоит в сознательном утверждении исторически данного порядка вещей как драгоценного наследия и предания. И либерализм, и консерватизм суть не только идеи, но и настроения, точнее, сочетание сознанной идеи с органическим, глубинным настроением»[202]. Однако, по нашему мнению, обращение к словам Струве 1930-х гг. не совсем справедливо для определения его политического «кредо» в 1920-е гг. Декларация политической платформы либерального консерватизма тогда имела совершенно четкую цель — подготовку эмигрантской общественности к объединительному съезду.

Однако за легитимизацизацией эмигрантских институтов, о которой нами будет сказано ниже, стояла не менее сложная проблема идеологической направленности общественно-политических сил, предлагающих свои программы массам русских беженцев. О данных настроениях в среде правых писала Н. В. Антоненко: «Идейная разобщенность эмигрантского монархического лагеря от сторонников реставрации самодержавия до облачения монархической власти в форму конституционной монархии —