Толкин и Великая война. На пороге Средиземья - Джон Гарт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Война бушевала уже год, она унесла жизни 131 000 британцев и пяти миллионов жителей Европы; на Западном фронте положение сложилось безвыходное – к арсеналу новых технологий Германия только что добавила огнемет. Параллели между жизнью Толкина и его иллюстрациями довольно спорны, но война, несомненно, оказала практическое воздействие на Толкина как писателя. Только что поступив на военную службу, в преддверии битвы, которая грозила стать для новобранца реальностью, Толкин попытался добиться, чтобы его стихи увидели свет.
Толкин и Смит должны были опубликоваться в ежегодной антологии оксфордской поэзии, одним из соредакторов которой был Т. У. Эрп – Толкин знал его по Эксетер-колледжу. Каждый представил на рассмотрение несколько произведений, для включения в антологию отобрали «Шаги гоблинов» наряду с двумя стихотворениями Смита. Толкин также послал тексты своему прежнему школьному учителю Р. У. Рейнолдсу. «Дики» Рейнолдс незримо присутствовал на заднем плане в течение всего становления и развития ЧКБО в школе как председатель литературного и дискуссионного клубов, а также библиотечного комитета. Он был человеком мягкого нрава, с экстравагантным чувством юмора и большим жизненным опытом; до того как стать учителем, он попробовал себя в юридической практике и побывал членом Фабианского общества[53]. В 1890-х годах он входил в штат литературных критиков под началом У. Э. Хенли в престижной газете «Нэшнл обсервер» – на ее страницах публиковались произведения именитых писателей, в том числе У. Б. Йейтса, Г.Дж. Уэллса, Кеннета Грэма, Редьярда Киплинга и Дж. М. Барри. Мнению Дики Рейнолдса Толкин не вполне доверял, но с уважением относился к тому факту, что его учитель некогда работал литературным критиком в лондонской газете. Обучаясь на курсах в Бедфорде, Толкин обратился к Рейнолдсу за советом – как бы издать целый сборник. Обычно поэт мог надеяться заработать себе репутацию, публикуя стихотворение-другое тут и там в газетах и журналах, но, как объяснял Рейнолдс, война все изменила. Толкину в самом деле следует попытаться издать томик своих стихов[54].
Толкин не упускал возможности взять увольнительную на выходные, чтобы навестить Эдит, и ездил за пятьдесят миль из Бедфорда в Уорик на мотоцикле, который приобрел на пару с другим офицером. Когда в августе курс закончился, Толкин отправился в Стаффордшир, в свой батальон численностью в 2 000 человек, что стоял лагерем вместе с четырьмя другими частями 3-й резервной бригады на Уиттингтонской пустоши под Личфилдом. Если не считать выездов с КПО в юности, Толкин впервые оказался в настоящем палаточном военном лагере. Сформированный в Халле в прошлом декабре 13-й батальон Ланкаширских фузилёров был «подготовительным» подразделением: здесь муштровали зеленых новичков, которым предстояло восполнить потери, понесенные на передовой другими батальонами; сражаться Толкину предстояло не в этом подразделении. На момент его прибытия в батальоне насчитывалось около пятидесяти офицеров, но он общался лишь с несколькими сослуживцами по взводу, в который был зачислен. В отличие от Дж. Б. Смита и Роба Гилсона, которым повезло по-настоящему сдружиться с командирами, Толкин не находил общего языка со старшими по званию офицерами. «Среди начальства джентльменов не сыскать, да и просто людей довольно мало», – писал он Эдит.
Во взводе насчитывалось около шестидесяти солдат и офицеров. В обязанности субалтерна входило передавать приобретенные им знания нижним чинам и готовить солдат к боевым действиям. На этой стадии обучение было самым что ни на есть базовым и сводилось к физической подготовке. «Летом в жару мы целыми днями бегали на полной скорости взад-вперед, обливаясь по́том», – с досадой писал Толкин, когда настала зима и эти физические нагрузки сменились лекциями на холоде под открытым небом. Такова была военная жизнь в начале двадцатого века; в результате Толкин еще больше невзлюбил бюрократию. «А что раздражает превыше меры, – писал он впоследствии о жизни в военном лагере, – так это тот факт, что все ее наихудшие черты абсолютно никому не нужны и являются лишь следствием человеческой глупости, каковую до бесконечности умножает “организация” (а “плановики” этого в упор не видят)». В другом письме он шутливо уточнял: «…Война умножает глупость на 3, а затем возводит во вторую степень, так что драгоценные дни человека подчиняются формуле (3х)2, где х= стандартная человеческая бестолковость». Щепетильный, дотошный, одаренный воображением мыслитель ощущал себя совершенно беспомощным – «жабой под бороной» – и изливал свои чувства в письмах, главным образом к отцу Винсенту Риду, священнику Бирмингемского Оратория. Однако в 1944 году, оглядываясь назад, Толкин рассказывал сыну Кристоферу, что именно в ту пору приобрел опыт в том, что касается «людей и вещей». И хотя армия Китченера свято чтила исконные социальные границы, она одновременно подтачивала классовые барьеры: представители самых разных слоев общества вместе оказались вброшены в отчаянную ситуацию. Толкин писал, что этот опыт научил его сочувствию и симпатии к «“томми”[55] – особенно к простому солдату из сельскохозяйственных графств». И за этот урок он был глубоко признателен. Ведь сам он так долго просидел в башне не из жемчуга, но из слоновой кости – отгородившись от реальности.
Армейская жизнь интересных интеллектуальных задач не ставила. Мысли Толкина неизбежно блуждали где-то вдали от основной работы – если таковая вообще была; «дело даже не в тяготах фронтовой жизни», – жаловался он, досадуя на «армейский милитаризм и зряшную трату времени». Роб Гилсон, при всех своих служебных обязанностях, находил время на то, чтобы поработать над рисунками вышивок для интерьеров в Марстон-Грине, его фамильном доме близ Бирмингема. Дж. Б. Смит трудился над стихами – в частности, над пространным «Погребением Софокла». Толкин занимался исландским и по-прежнему уделял много внимания своему творчеству. Впоследствии он вспоминал, что «первые тексты» его легендариума были написаны в военных учебных лагерях (а в более поздние годы войны и в госпиталях), «когда позволяло время».
Жизнь в лагере, по-видимому, помогла Толкину расширить границы собственного вымышленного мира самым непосредственным образом. До сих пор мифологический взор поэта был обращен на западный океан, к Валинору. А теперь Толкин начал называть и изображать смертные земли по эту сторону Великого моря, начиная со стихотворения, описывающего становище людей там, где «Дремлет древний Арьядор, / Край долин под сенью гор». В «Песни Арьядора», сочиненной в Личфилде 12 сентября, царят вечерние сумерки – любимое Толкином время суток, когда волшебный мир воспринимается особенно чутко. Но теперь пропасть между фэйри и людьми кажется еще более непреодолимой. Мимо уже не топают веселые группки «гоблинов», среди теней не мелькает волшебный свирельщик, слагающий
