Толкин и Великая война. На пороге Средиземья - Джон Гарт

оказалось, что его часть вот-вот перебросят в деревушку Саттон-Вени, в каких-нибудь пяти милях выше по долине Уайли от Кодфорда-Сент-Мэри, где находился Смит. Друзья провели вместе дождливые выходные, ходили за покупками, обедали, и Гилсон заметно взбодрился. Они побывали на Солсберийской равнине, а затем – в прелестной деревушке Уэстбери, где, к немалому их удовольствию, «солдат почти не было». Гилсон писал домой:

Как только мы туда добрались, дождь прекратился; вечер выдался восхитительный. Мы поднялись на самый верх окаймляющих равнину бастионов и устроились там – повсюду вокруг открывался дивный вид, серые, матово-синие и зеленые тона, а внизу, в долине, размытые в тумане, насквозь мокрые деревья. Я сделал небольшой набросок рощицы – тонкая синяя линия деревьев, группа черных строений позади нее и тонкие, прямые стволы, образующие прелестный узор на фоне неба в темнеющих сумерках. Какое-то время назад Дж. Б. Смит написал о ней стихотворение – кажется, одно из тех, что вошло в «Оксфордскую поэзию» за 1915 год, так что я подарил рисунок ему. Пока я рисовал, он читал мне вслух Геррика[59], и мы перенеслись за много миль от войны.

Стихотворение Смита про рощу называлось «Песни на холмах» – размышление о римской дороге, пролегающей через равнину, над которой «Листвой осыпались года – / Нет удержу, нет счету им…». Смит был в раздражительном, лихорадочном настроении; размышляя о близком совершеннолетии, он мрачно писал Толкину: «Мои шаги в направлении взросления на самом-то деле уводят меня все дальше от благословенных школьных дней и приближают к абсолютно неведомому, будь то деловая карьера или раздробленный череп».

Они с Гилсоном планировали очередную встречу ЧКБО в Бате – от лагерей на равнине Солсбери Бат находился всего-то в нескольких остановках по железной дороге. Друзья разведали город, – Смит нараспев выдавал длинные замысловатые комментарии «в духе Гиббона»[60], упиваясь наследием восемнадцатого века и предвкушая, как славно будет собраться здесь всем четверым. Смита всегда неудержимо тянуло в такие оазисы. «Предчувствую, что мы непременно станем разыгрывать сцены из “Соперников” на каждом углу». А пока что он попросил Толкина прислать тексты его последних стихотворений, чтобы показать капитану Уэйду-Гери, в прошлом преподавателю классических дисциплин, который теперь тоже оказался в составе «Солфордских приятелей». Гилсон и Смит продумывали для Толкина литературную будущность и уговаривали его послать произведения в какое-нибудь издательство, например в «Ходдер энд Стоутон» или в «Сиджвик энд Джексон».

А жизнь Толкина текла вдали от такого рода дружеского общения. Где-то в середине октября его батальон снова сменил дислокацию: покинул Личфилд и выдвинулся на обширное, продуваемое всеми ветрами нагорье Кэннок-Чейз к северу от Бирмингема. С началом войны граф Личфилдский предоставил свои тамошние угодья в пользование армии. В те времена, до того, как ее заполонили густые лесопосадки, эта почти голая возвышенность отличалась дикой, суровой красотой. Но на вересковой пустоши, там, где к северу убегала речушка Шер, вырос громадный, уродливый военный комплекс. На пологих речных берегах раскинулся лагерь Рагли, а по соседству с ним – Броктонский лагерь, в совокупности достаточно большие, чтобы пропустить через себя 40 000 человек одновременно. Вокруг комплекса учебных плацев строго параллельными прямыми линиями тянулись мрачные бараки и нависали прямоугольная водонапорная башня и электростанция, извергающая в небо дым из четырех труб. Немецкие военнопленные содержались за колючей проволокой; на сторожевых вышках дежурила охрана. На пустоши вокруг громоздились гравиевые насыпи, ограждающие стрельбища. Когда батальон Толкина прибыл на место, строительные работы еще велись: они продолжались вплоть до февраля.

Здесь батальоны 3-й Резервной бригады проходили курс стрелковой, разведывательной, физической, химической подготовки, изучались и другие дисциплины, включая связь. Каким-никаким развлечением для рядового состава были концерты и собрания в тесноте бараков «Юношеской христианской ассоциации», но при первой же возможности солдаты удирали в окрестные деревни, в пабы. Однако ж скука и выпивка – смесь куда как взрывоопасная, так что дисциплина насаждалась посредством дополнительных занятий, нарядов и гауптвахты. Зимние бараки насквозь провоняли коксом и табаком и пропитались тяжелыми запахами ваксы, пота, пива, оружейного масла и мокрых полов.

Будучи прикомандирован к штабу бригады в качестве субалтерна, Толкин находился в гораздо более выгодном положении. В Пенкриджском лагере он жил в небольшом офицерском бараке, отапливаемом печуркой. Во внеслужебное время он мог пытаться пропускать мимо ушей грохот марширующих сапог, отрывистое гарканье отдаваемых приказов, сигналы горна, ружейную пальбу и неумолчный вой ветра, чтобы поработать над добавлениями к квенийскому лексикону или все более и более масштабными произведениями. Но в течение дня от промозглого холода Кэннок-Чейза деться было некуда. Для Толкина наступили тяжкие времена. «Все эти тоскливые дни, потраченные на тупую долбежку скучных предметов, отнюдь не радуют; наука убивать себе подобных – унылое болото, в котором того и гляди завязнешь с головой», – писал он. Типичный день изматывал физически и эмоционально:

Самое обычное утро: сперва ты на ногах и замерзаешь до костей, а потом – пробежка, чуть-чуть согреешься, но только затем, чтобы замерзнуть снова. И под занавес – целый час отрабатывали метание учебных гранат. Ланч и морозный вечер… стоим как вкопанные заледеневшими группками на ветру, пока нам что-то втолковывают! Чай, очередная свалка, – я пробился к плитке и поджарил себе кусочек тоста на кончике ножа; ну и деньки!

Между тем Толкину, по-видимому, так и не удалось добиться перевода в батальон Смита – или он перестал и пытаться. Эдит нездоровилось; она оставалась в Уорике. Война вселяла в Толкина страх за друзей и за саму Англию.

«Батский совет» так и не состоялся. Поддавшись внезапному порыву, Смит и Гилсон сели в поезд и поехали в Лондон повидаться с Уайзменом; ведь Толкин присоединиться к ним не мог. «Никогда я не осознавал так ясно “четырехгранность” ЧКБО, – писал Гилсон. – Убрать одного – все равно что отрезать четвертую часть от картины “Мадонна Грандука”»[61]. Друзья с удовольствием посмотрели комедию Пинеро[62] «Турецкий барабан», хотя пьеса по-настоящему понравилась только одному Уайзмену. «Я немного посмеялся, по большей части в нужных местах, – писал он, – а вот Роб с Дж. Б.С., не иначе как по причине незаурядного драматического чутья, хохотали не там, где надо».

Смит и Гилсон засиделись с Уайзменом за полночь в его уондсуортском доме, оплакивая состояние современного театра. Лондон заполонили сластолюбивые солдаты: они приезжали на побывку с Западного фронта, были очень не прочь «чуток повеселиться» и вновь уезжали, оставляя по себе память – «детей войны». Конклав с Раут-роуд обвинял Джорджа Бернарда Шоу и Генрика Ибсена в том, что они покончили с викторианской стыдливостью, но ничего не предложили взамен, чтобы предотвратить падение нравов. Гилсон предположил, что