Толкин и Великая война. На пороге Средиземья - Джон Гарт

положен конец. Его мачеха Донна, узнав, что Эстель хотела бы повидаться с Робертом до его отъезда, свела их вместе впервые после злополучного апрельского сватовства. В конце ноября Гилсон снова сделал предложение – и Эстель ответила взаимностью. Гордый собой и влюбленный по уши Гилсон отчаянно хотел поделиться новостью с друзьями – но молчал по просьбе Эстели, ведь ее родители по-прежнему запрещали официальную помолвку. Однако Эстель все знала про ЧКБО, и когда до Гилсона на Солсберийской равнине дошел «Кортирион среди дерев», он пообещал однажды показать Эстели стихи Толкина. С наступлением 1916 года Гилсон написал ей: «Что за чудесный год! Я не ждал ничего, кроме горести, а обрел!.. Жаль, что я не поэт, ведь тогда я смог бы выразить в словах все, что чувствую».

В тот же день Кристофер Уайзмен, к тому времени уже морской офицер с двумя золотыми нашивками на обшлаге, прибыл для несения службы в Шотландию и взошел на борт КЕВ[66] «Сьюперб» в Инвергордоне 2 января. «И вот я оказываюсь в толпе из 870 других смертных, о которых не знаю ровным счетом ничего и которые ничего не знают обо мне, да им до меня и дела никакого нет», – писал он Толкину. На момент прибытия Уайзмена обстановка сложилась еще более тревожная, нежели он опасался. Линкор стоял на якоре в составе эскадры в Кромарти-Ферт, где в результате загадочного взрыва только что затонул броненосный крейсер и погибло более трех сотен моряков. Подозревали, что в заливе рыщет немецкая подлодка; крупные корабли были защищены противоторпедными сетями, вывешенными на расстоянии сорока футов от бортов судна. Чтобы подняться на «Сьюперб», Уайзмену пришлось вскарабкаться вверх по веревочному трапу и пробраться по боновому заграждению через защищенный проем.

Гилсона повысили до лейтенанта, и он отплыл во Францию 8 января 1916 года – так совпало, что в тот же самый день Эстель Кинг отправилась на корабле в Голландию сестрой милосердия. Гилсон писал ей: «Если бы я только мог воссоздать в словах или нарисовать для тебя великолепный закат, который мы сегодня утром видели из поезда, – точно какое-нибудь полотно Беллини из Национальной галереи: Солсберийская равнина четко выделялась на фоне неба, очерченная прелестной бархатистой черной линией… Давно не доводилось мне так сильно прочувствовать истинную красоту вокруг. На краткий миг мне даже показалось, что я на каникулах». Гилсон обещал, что, когда война закончится, они вместе поедут в его обожаемую Италию. Он взял с собой Новый Завет и «Одиссею» – и то и другое на греческом.

Толкину только что исполнилось двадцать четыре. За последние семь недель все трое его лучших друзей отбыли на фронт. В разгар всех этих событий вышла антология «Оксфордская поэзия» за 1915 год, на страницах которой было опубликовано его стихотворение «Шаги гоблинов». Тираж составил тысячу экземпляров – тем самым толкиновское произведение впервые обрело аудиторию более широкую, нежели школа или колледж.

Один из литературных критиков в «Оксфорд мэгезин» размышлял о том, что Поуп и Теннисон уже не актуальны: «Идолы рухнули… Пьедесталы опустели». Анонимный рецензент с одобрением отмечал, что отдельные поэты осваивают новые способы выражения, такие как верлибр, и новые темы, такие как мопеды и (в случае Т. У. Эрпа из Эксетер-колледжа) механические подъемники, и радовался, что старые условности и приемы любовной поэзии – образность «ясных глаз и алых губ» – себя исчерпали.

Дж. Б. Смит возмущенно писал из Франции, что рецензента следовало бы расстрелять без суда и следствия. «На самом деле, – объяснял он Толкину, – все, что прозаично и шумно, сегодня принято считать талантливым». Он уверял друга, что «Шаги гоблинов» читаются замечательно, хотя и добавлял, что это далеко не лучшее его произведение. Больше двух недель спустя, 12 января, Смит все еще бранил на чем свет стоит этого «мерзавца» Эрпа. К тому времени Гилсон уже переслал ему «Кортирион». Смит жил в землянке: его прикрепили к кадровому батальону для обучения[67]. Он признавался, что чувствовал себя потерянным и никчемным, но воспрял духом благодаря толкиновскому «великому и благородному стихотворению». Смит писал:

Я ношу твои последние стихи… на себе как сокровище… Ты не хуже меня знаешь, дорогой мой Джон Рональд, что мне глубоко плевать, даже если боши сбросят с полдюжины фугасов на землянку, в которой я пишу, – повсюду вокруг нее и сверху, – пока люди продолжают сочинять стихи про «Кортирион среди дерев» и на такие же темы; вот почему я здесь – для того чтобы хранить и беречь их…

После восемнадцати месяцев ожидания Роб Гилсон впервые вкусил окопной жизни 2 февраля, в нескольких милях южнее Армантьера, на низменной равнине близ бельгийской границы, изрезанной каналами и заросшей тополями. «Место это странное и унылое – разоренная пустошь, поломанные деревья и разрушенные дома, – рассказывал он Эстели. – Что больше всего поразило меня в первый миг, так это чудовищное расходование человеческого труда на то, чтобы всего-навсего спрятаться от сатанинской злобы друг друга. Ничего подобного я прежде даже вообразить не мог. В жизни не видывал такого печального зрелища». В какой-то момент Гилсону пришла в голову нелепая мысль: что было бы, если бы он сам, несколькими годами моложе (интеллигентный, утонченный студент университета, считавший, что «главное дело жизни» – это осматривать церкви Нормандии с альбомом для набросков в руках), увидел себя сейчас – солдата, по-пластунски ползущего через поле во Франции промозглой зимней ночью. И он едва не расхохотался посреди нейтральной полосы.

На той же неделе, в пятидесяти милях оттуда, Смиту (он уже вернулся в свой батальон) предстоял ночной рейд – и для него в том не было ничего забавного и ничего нового. С тех пор как он оказался во Франции, пять из десяти недель он провел либо в окопах, либо сразу за ними, но хуже здешних позиций «Солфордские приятели» еще не встречали. Сотня ярдов передней линии окопов вместе с заграждением из колючей проволоки были уничтожены в ходе массированного артобстрела незадолго до прибытия батальона. Для охраны позиций приходилось выставлять часовых в воронках от снарядов и снова и снова выходить на нейтральную полосу под покровом темноты, чтобы восстанавливать проволочные заграждения. В ночи можно было наткнуться на встречную вылазку противника; в одной из таких стычек 2 февраля разведотряд атаковал немцев гранатами и ружейным огнем, но командовавший офицер был ранен. На следующий день командир гранатометчиков батальона повел еще один отряд – и не вернулся.

«Мой хороший друг был ранен во время вылазки и попал в плен к немцам. Одному Богу известно, жив ли он», – писал Смит, готовясь отправиться на нейтральную полосу той ночью. Перед лицом