Повести - Юрий Алексеевич Ковалёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Обозвал... Да... А я, может, в душе — настоящий человек! А почему пью? А что мне еще делать? Куда пойти, кому пожаловаться? Дома у меня нету, никого нету! Была мать — схоронил, была жена — хвостом завертела, ушла... На кой... ей... это... самое... такой обрубок? Она молодая... Я тоже молодой... Тебе сколько? Тридцати нету? Нету. А мне только прошлый год стукнуло три десятка... А дают все пятьдесят!
Григорий внимательно вгляделся в лицо собеседника. Рыжеватая, с проседью щетина кое-где покрывала щеки, подбородок, шею. На лбу, у рта — глубокие морщины, под глазами — мешки...
«И я бы дал ему не меньше, — с жалостью подумал Григорий. — Как жизнь обошлась с ним сурово...»
— А мне до пятидесяти еще жить и жить... Если только жить буду... А куда денусь? Ты на фронте был? Был. Значит, знаешь... Когда месяцами в снегу да в грязи валяешься, и фашист тебе голову поднять не дает, а тут еще подвозу харчей и махорки негу... Думаешь, хоть бы шлепнули тебя! На черта она тебе такая жизнь нужна! Подыми голову — тебя и шлепнет... Сходу шлепнет... И отходную не успеешь прочитать. А не поднимешь! Вот, ей-ей, не поднимешь! Потому что жить каждому хочется... И мне хотелось... И сейчас хочется. А то бы давно... Впереди же ничего нету... Все осталось позади. Я на фронт на двух ногах бежал... А оттуда меня, как мешок с... сгрузили... Одна дорога — в собес за пенсией, оттуда — в сельпо... «Полбанки» на троих, все в доску пьяные... Вот и жизнь...
Григорию хотелось что-то говорить, найти слова, которые хоть чуточку утешат этого отчаявшегося человека. Но слов не было. Что мог сказать или посоветовать Григорий? Что нужно взять себя в руки, крепиться, держаться, все образуется со временем? Что и сейчас он может быть полезным? Что найдется женщина, которая заменит ему ту, вертихвостку?
Но Григорий чувствовал, что все эти слова прозвучат фальшиво, как расстроенная балалайка. Сам же Григорий ударился в панику, когда представил себя на месте сапожника дяди Вани, подбивающего на углу набойки.
Так что же он может посоветовать Степану?
Григорий молчал, а в уши ему то вползал свистящий шепот, то врывался надрывный крик.
— ...Вот ты прошел до магазина, на земле твои отпечаточки... каблук, носочек — все чин-чинарем... Сразу видно — человек прошел. А я пройду... — замотал Степан головой, заскрипел зубами, — пройду... Пройду... — снова повторил он с надрывом, — будто мешок с дерьмом протащили. И ты меня успокаиваешь?! Пошли вы все... знаешь куда? Учителя нашлись! Почему у вас есть ноги, а у меня нет? Я ведь тоже человек! Эх, какой я человек? — что есть силы хватил он кулаком по земле. — Был человек когда-то... Ты еще пить будешь? — поднял Степан на Григория протрезвевшие глаза.
Григорий отрицательно покачал головой.
— Не будешь? — обозлился Степан. — Не будешь? Ну, у тебя ноги есть... А есть, так катись ты... Пока дядя добрый!
Григорий медленно поднялся, протянул Степану руку.
— Бывай здоров, Степан, увидимся еще не раз...
Тот оттолкнул протянутую руку.
— Ты мне ногу протяни... Хоть посмотрю, как она выглядит... Забыл уже... И вот это захвати... Учитель! — шлепнулась на землю недопитая бутылка...
Корсаков быстро шагал по улице, не обращая внимания на грязь и лужи. Настроение вконец испортилось, но обиды на Степана он не чувствовал, хотя тот и не совсем по-доброму обошелся с ним. Вспомнились жалобы, пьяные рыдания Лешки Громадина. «...Похоже, ничего не скажешь. А чем они виноваты? Природа дала человеку руки, ноги, а потом их отняли... Поневоле волком завоешь! Только все равно нужно взять себя в руки и держаться! Но как советовать все это, когда у тебя самого полный комплект... Обидятся... Сами должны прийти к этому...»
— Да никак Корсаков? Он, ей-богу, он! Ты чего, солдат, так бежишь, будто за тобой безногий гонится?
Григорий невольно обернулся.
— Кто гонится? Какой безногий?
— Да никто не гонится! Это я так, поговорку вспомнил. К слову пришлось... А ну-ка, иди сюда, солдат, давай хоть поздороваемся как положено! Фронтовики же как-никак!
Григорий взял протянутую руку и, не отпуская ее, впился в лицо остановившего его человека.
— Ты что? Не узнаешь, что ли? — ткнул тот Григория кулаком в живот.
— Не узнаю, — смутился Корсаков. — Знаю, что знакомый, а вспомнить не могу...
— Вот то-то и оно, — сокрушенно покачал тот головой. — Одним словом, знакомый незнакомец... А кто вас всех от смерти спасал уникальным лекарством? — И заговорил совсем другим голосом: «Три капли воды на стакан спирта. Три раза в день перед едой... Только смотрите воды не перелейте...»
— А-а-а! — хлопнул себя Корсаков по лбу. — Вот оно что! «Клистирная трубка!» — вырвалось у него.
— Слухи упорно носятся, что когда-то у меня действительно была такая кличка. Но все это было давно и неправда. Правда то, что перед вами, товарищ Корсаков, без пяти минут начальник медсанчасти будущего гиганта-комбината Иннокентий Петрович Мещеряков.
— А разве у нас есть медсанчасть?
— Есть или нет медсанчасть — неважно. Важно, что есть начальник.
— Без пяти минут, — добавил Корсаков.
Мещеряков едва заметно поморщился.
— Что такое пять минут по сравнению с вечностью?!
— А я бы вас сам не узнал, — оправдывался Григорий. — Сейчас из вас таких, каким вы тогда были, можно пять-шесть выкроить.
Иннокентий Петрович погладил себя по животу, опустил сбившийся к груди широкий офицерский ремень.
— Могу служить ярким примером повышения материального благосостояния трудящихся. — И подхватил Корсакова под руку. — Пошли ко мне, посидим, вспомним старину. Дома, правда, никого нет, жена с дочкой за сто километров в театр укатили... Так что будем сами управляться... — И, не дожидаясь согласия Григория, потащил его за собой.
Корсаков, идя рядом с Мещеряковым, продолжал сбоку разглядывать его.
— Нет, не узнал бы, — повторил Григорий. — Тогда у вас щека к щеке приросла...
— А сейчас, — сжал ему локоть Мещеряков, — хочешь сказать, что щеки на плечах лежат?
— Вот именно! — рассмеялся Григорий.
— Разве над начальством можно смеяться? — с шутливой угрозой сдвинул брови Иннокентий Петрович. — Попадешь ко мне в руки...
— Опять «три капли воды на стакан спирта» пропишете?
— Это я уже