Повести - Юрий Алексеевич Ковалёв

ты пацаном начал отцу помогать в совхозе, — уже совсем спокойно заговорил Мещеряков, — отвоевал, еле живой вернулся, стал «баранку» крутить днем и ночью. А что, скажи, что ты себе заработал? Есть у тебя такие хоромы, как у меня? Можешь ты вот так гостей принять? Ну, говори! — сверлил Мещеряков взглядом Григория.

— Я ночую в кабине своего самосвала, а кормлюсь в столовой. После зарплаты там могу и гостей принять, — невозмутимо ответил Корсаков. — Если, конечно, гостей не испугает такая обстановка и кошелек хозяина, — и с неприкрытой издевкой посмотрел на Мещерякова.

Добродушная улыбка растянула лицо доктора, он встал, хлопнул Григория по плечу.

— Ого, а ты, Гриша, оказывается, порох! Слова сказать нельзя...

— Смотря какое слово! — покачал головой Корсаков.

— Да мало ли какие слова за пьяным столом говорятся, — хохотнул хозяин. — На то она и компания...

— Стол, может быть, и пьяный, — раздумывая о чем-то своем, нехотя отозвался Григорий, — а вот о компании этого не скажешь...

— Ну-ну, ладно, хватит дуться-то, — уже совсем другим тоном заговорил Мещеряков, — давай сменим пластинку, а то так и до ссоры недалеко. А чего нам фронтовикам-однополчанам ссориться-то? Чего нам делить? Вот разве закуску с выпивкой? А мы это и сделаем сейчас, — наполнил он сначала себе, потом Григорию рюмку. — Давай выпьем, а то бог знает что обо мне подумаешь. — Одним глотком опорожнил рюмку, намазал маслом ломтик хлеба, припечатав сверху кусочком розовой семги. Григорий отодвинул свою рюмку. Мещеряков, занятый едой, не заметил этого и продолжал:

— Неровен час, подумаешь, что я вор из воров. А мне много воровать не нужно. Я, по секрету тебе скажу, — потянулся он через стол к Григорию, — с фронта столько с собой привез — и мне и моим детям до смерти хватит.

— Здорово получается! — откинулся к спинке кресла Корсаков. — Одни собой землю удобрили, другие — годами с госпитальной койкой не расставались...

— А третьи, ты хочешь сказать... — все с той же добродушной улыбкой перебил его Мещеряков, — в это время обогащались?

— Вот именно! — зло подтвердил Григорий.

Мещеряков неопределенно хмыкнул.

— Да если бы не мне все эти рояли-фортепьяны достались, так другой бы их не пропустил. А чем я хуже его?

— Ничем, конечно, — закачал головой Григорий, — вы оба «лучше».

— А чего это мы все обо мне? — приподнял брови хозяин. — Другой, что ли, темы нет для разговоров? Ну-ка, давай свою автобиографию выкладывай! Я-то должен знать, чем мой фронтовой землячок дышит?

Григорий придвинулся к столу, оперся локтем, положил подбородок на кулак.

— Мне-то о себе рассказывать нечего и показывать нечего. Ни биографии большой не заработал, ни «роялей-фортепьянов»...

— Это ты мою терминологию используешь? — Мещеряков дружески подмигнул ему: давай, мол, используй!

— Но вот интересное дело! — протянул Григорий и выразительно посмотрел на хозяина. — Я ничуть не беднее владельца вот этой роскоши! — повторил Корсаков жест хозяина. — Да чего там беднее! — стал закипать Григорий. — Я самый настоящий богач по сравнению с ним!

— Тебе что? Твои колеса много накручивают, что ль? — сделал Мещеряков вид, что не понял, о чем говорит гость. — Ты что? Этот самый... — замялся он, — ну, передовик, новатор и дальше по тексту?

— Я — средний водитель, — спокойно продолжал Григорий, — половина шоферов на базе получает больше меня. Но дело не в этом.

— А раз не в этом, то и говорить не будем, — потянулся рюмкой Мещеряков. — Давай выпьем и поговорим о настоящем деле.

Григорий подождал, пока тот, полузакрыв глаза, прожевал грибок, и спросил:

— О каком же?

— А вот о каком! — подмигнул хозяин. — Пошли к черту свой самосвал-самопал и иди ко мне на легковушку с красным крестом. Да подожди, подожди, — замахал он руками, заметив нетерпеливое движение Григория. — Я тебя не «жмуриков» зову возить, а самых настоящих здоровых лбов. Два-три раза в неделю махнешь налево — до столицы и обратно, вот тебе на такой стол и хватит...

— Теперь я вас совсем вспомнил, доктор, — медленно поднимаясь с кресла, проговорил Григорий. — А вы помните? Вот это помните? — шагнул он к Мещерякову и раздельно произнес, подделываясь под голос доктора: «А с какой стати я с вами возиться буду, лекарства на вас тратить, если вы не сегодня-завтра в ящик сыграете? Десантник, что мотылек. Однодневка!» Помните? Это вы заболевшим солдатам говорили!

Мещеряков недовольно поморщился.

— Не помню... — замотал он головой. — Не помню... А если и говорил, то только в шутку...

— Я тогда тоже думал, что в шутку... И другие тоже так думали... А то бы... Вы же знаете десантников, — многозначительно потряс вилкой Григорий. — А сейчас я убедился, что и тогда, и сейчас — это не шутка. Десяток лет шутить одним и тем же? Прошу прощения, ни одному «шутнику» не под силу.

— Ты что? Пропагандист? Агитатор?

— Я — просто человек, — ответил Григорий...

— Да что там! — взорвался вдруг Мещеряков. — Всякое... это самое, из себя живую идею строит! — расстегивая ворот, навис над столом Мещеряков. — Да я тебе вот настолько не верю, — поднес он мизинец к самому лицу Григория. — Пошли вы все со своей романтикой... знаешь куда? Ну, вот ты скажи, — тряс он руками перед Корсаковым, — только ответь мне своими словами! Вот ты построишь дом, завод, город... Черт тебя знает, на что ты еще размахнешься! Сегодня построил, вкалывая, как проклятый. А завтра — дуба дал! И что? Кто тебе спасибо на том свете скажет? А ведь жизнь-то у человека одна! Ты живешь, чтобы работать, а я работаю для того, чтобы жить! Не прозябать, как ты, а именно жить! Вот так — снова рванулась в сторону рука. — Вот в этом-то и вся разница между нами.

Григорий во все глаза, не перебивая, смотрел на вихляющегося перед ним хозяина.

— Да, конечно, — наконец, произнес он, — разница между нами есть... И большая разница! — Корсакову не хватило дыхания. Он схватился рукой за горло, закашлялся, на глаза навернулись слезы. — Но только не в этом, так называемый доктор... И я скажу, в