Повести - Юрий Алексеевич Ковалёв

лет она текла, как хотела, разливалась, куда хотела... Кругом болота, а саму речку воробей вброд перейдет. А сейчас река как река, с затонами глубокими — купайся, рыбачь. А ведь это мы ее такой сделали! И разве я сяду на автобус, когда впереди столько дел? Я же потом по городу, по комбинату хозяином ходить буду! Каждый дом, каждая улочка мне родным ребенком казаться будут. Это же мы жизнь им дадим! А вы говорите на автобус...

Сиротин терпеливо ждал, когда Григорий выговорится, Лека смотрел на него с нескрываемой иронией, и только по лицу Шина нельзя было определить, согласен он или не согласен с Корсаковым.

— Ладно, ладно, — примирительно заговорил Сиротин, — вот и хорошо, что ты такой патриот своего самосвала! Силой же тебя никто на автобус не потащит. Вози булыгу, раз она тебе больше по душе. Надумаешь — скажешь. Поможем всегда. Деньги, Корсаков, никогда никому не мешают. У тебя семья-то есть?

— Четверо нас, — отозвался Григорий.

— Ну, вот, видишь, какой ты многосемейный, — подхватил Сиротин, — тебе без друзей такую ораву не прокормить на своем самосвале.

— Постараюсь как-нибудь, — улыбнулся Григорий. — А от друзей я никогда не отказываюсь.

— Вот то-то и оно! — удовлетворенно произнес Сиротин. — Люди, как пальцы, каждый по отдельности — палец, все вместе — кулак.

— А от наших кулаков самому черту не поздоровится, — потряс Лека увесистым кулачищем, густо поросшим рыжеватой щетиной.

— Да, от такого действительно не поздоровится, — покачал головой Григорий. — Не кулак — молот, — и приподнялся: — Пора по газам, ребята! Дело не ждет!

— Так держись к нам поближе! — вслед ему кинул Сиротин.

Григорий молча кивнул головой.

Из рейса Корсаков вернулся поздно и очень обрадовался, увидев вечером в столовой плотную фигуру Голованова.

— Вот хорошо, что ты, наконец, приехал, — яростно тряс Григорий руки другу, — а то я здесь совсем осиротел...

— Знаем, знаем этого сироту! — шутливо погрозил пальцем Иван. — Если меня и не было несколько дней, это совсем не значит, что я от здешней жизни отстал. Все знаю!

— Что все?

— Да то, что у тебя полгаража новых друзей объявилось. Да еще большое медицинское начальство. Так-так, товарищ Корсаков, — сдвинул брови Голованов, — значит, к начальству в друзья набиваетесь? Правильно, правильно! С начальством подружиться — все равно что по облигации выиграть...

— Ой, Иван, — стал дурачиться Корсаков, — смени гнев на милость!

— Ладно, ладно, хватит подлизываться... Завтра, на рыбалке, полный отчет представишь мне о своем поведении...

— Хоть в письменной форме, — прижал к груди руку Корсаков.

— Не надо в письменной, — неожиданно потемнел Иван. — Видеть не могу письма! На бумаге слова мертвые, холодные, душу леденят... А голосом даже ледяные слова хоть чуть-чуть отогреть можно... До завтра! В семь жду тебя у шиповника, — и, не оборачиваясь, зашагал к гаражу.

«Что с ним?» — недоумевал Григорий. Таким ему редко приходилось видеть друга, хотя время от времени на Голованова нападало тоскливое настроение, которое он объяснял усталостью.

И Корсаков не приставал к нему с расспросами: усталость так усталость. Раз человек скрывает что-то, значит, у него есть причины. Нужно будет — сам расскажет.

На следующее утро Григорий только собрался идти к месту встречи — шиповнику, нависшему над рекой, как увидел рядом Ивана.

— Поедем на твоем самосвале, — хлопнул он ладонью по капоту. — Я свой после поездки еще не привел в порядок. А твой «скакун» на ходу?

— Хоть сейчас на скачки!

— Ну и поскакали тогда. Ты завтракал? Нет. Вот и отлично. Там подкрепимся. Я привез с собой кое-что, — подбросил Голованов на руке небольшой сверток.

— По коням! — весело скомандовал Корсаков.

Машину поставили почти у самой воды, «чтоб не ходить далеко за барахлом», — пояснил Голованов. Удочка у него была только одна, он великодушно предложил ее Корсакову и не смог скрыть радости, услышав категорический отказ.

— Ты лови, Иван, а я посижу, посмотрю. Я на рыбалку езжу не из-за того, чтобы только маринок дергать. Даже когда не поймаешь ничего — никакой досады нет. Лучшего же отдыха все равно не придумаешь.

— Захочешь ловить — подашь знак. Тут же передам удочку, — пообещал Голованов.

— Договорились, — Григорий растянулся на траве, достал из кармана последнее письмо Наташи — двойной тетрадный лист, исписанный круглым, словно маленькие бублички, почерком. Стал снова читать, хотя знал его почти наизусть. Письмо целиком было посвящено Наташке маленькой и бабушке: «Они очень подружились, просто не могут жить друг без друга. Наташка — папина дочка. Обычно маленькие дети первым произносят слово «мама», а эта твердит, не переставая, «папа», «папа».

Лишь в самом конце жена вскользь сообщала, что на работе дела идут хорошо, дома тоже, но очень скучает «по одному вихрастому, отважному путешественнику. Он хоть и большой, и сильный, но очень беспомощный и для меня ребенок № 1, о котором нужно заботиться, нужно ухаживать ничуть не меньше, чем за Наташкой».

Тронул себя за волосы. Конечно, чуб уже на лбу! Как ни старался, что только ни делал — никак не удается зачесать его назад. Чуть дернул головой — чубчик на лоб, на глаза, совсем по-мальчишечьи, а его хозяин — глава семейства! Несолидно получается!

— Наверное, придется удочки сворачивать, — послышался голос Ивана. — Маленькой поклевки и то нет, поплавок спит на воде, разбудить некому...

— Не удочки, а удочку, — поправил Григорий и просяще добавил, — удочку свернем, а сами сворачиваться не будем. Что-то у меня сегодня лирическое настроение.

— Дом вспомнил?

— Да я его и не забывал. Уж больно у меня семья хорошая. Скоро, Ваня, познакомлю тебя.

— Буду ждать... — проговорил Иван и опять заметно помрачнел. — А я тебя не смогу со своими познакомить...

— Почему? — удивился Григорий. — Когда-нибудь и я к тебе в гости на семейный вечер нагряну.

Иван отрицательно покачал головой.

— Я тебе никогда не рассказывал о своей семейной жизни, — в голосе его звучала с трудом скрываемая горечь. — А ведь я был женат... Незадолго до отправки на фронт женился... С пятого класса вместе учились... Казалось, знал человека, как азбуку, от «а» до «я»... Пуд соли наверняка съели вместе... — Иван вздохнул, растянулся на