Повести - Юрий Алексеевич Ковалёв

— Ни в какую я бутылку не лезу, — спокойно произнес Корсаков. — Просто мне вопрос не совсем таким... — покрутил пальцами Григорий, подбирая подходящее слово, — ну, не таким показался...

— А он — как раз такой, какой нужен! — оборвал его Трофимов. — Вот, смотри, что получается по учебнику арифметики Малинина-Буренина с картинками. Вот год твоего вступления в профсоюз, а вот пустые листочки в билете... Пустые, — повторил Трофимов, — а там должны быть марочки... Да, марочки...

Григорий, как можно спокойнее, объяснил, почему так получилось.

Трофимов помолчал.

— Ты вроде, Корсаков, рассердился на меня, — поблескивая очками, наставительно заговорил Трофимов, — а сердиться-то и нечего. А ты, кстати, кто? Коммунист? Комсомолец?

— В кандидатах... вот уже три года... больше даже... хожу, — хмуро ответил Корсаков. Обстоятельства — обстоятельствами, но все же большую долю вины за это он принимал на себя.

— А я тебе не случайно, Корсаков, задал этот вопрос. Ты меня сам заставил, сам вынудил... — собралась у рта, у глаз веселая сеточка морщинок, будто Трофимову доставило самое большое удовольствие, что Корсаков «заставил» его, «вынудил». — По времени тебе пора самому других рекомендовать в партию... Достойных, конечно, — тут же спохватился он, — а ты еще из кандидатов никак выйти не можешь... Три года! — хохотнул Трофимов. — Три года! И ничего! Вот она, Корсаков, прямая связь неуплаченных профсоюзных взносов с просроченным кандидатским стажем! Диалектика, брат, никуда от нее не денешься. Пришел, выложил на стол «чистенький» профсоюзный билет — «ставьте меня, мол, на учет, и не смейте задавать никаких вопросов!» Вот так! Вот так! — повторил он. — Ты и в партком придешь, положишь кандидатскую карточку, которая уже и истерлась от времени, и скажешь: «ставьте на учет!» А тебя возьмут и не поставят, — ласково, словно маленькому ребенку, продолжал выговаривать Трофимов, — не поставят! Не имеют права! Есть Устав. Он один для всех! А в Уставе все расписано. И кандидатский стаж там тоже есть... Определен стаж... А как же?! Вот ты, говоришь, читал Устав. Ну-ка, скажи тогда, какой срок установлен для прохождения кандидатского стажа? — лег грудью на стол Трофимов, не спуская глаз с лица Григория.

— Я это не только из Устава знаю, — насупился Григорий. — Но разве я виноват, что так получилось? — И он, волнуясь, сбивчиво стал рассказывать о ночном партийном собрании перед выброской в тыл, о мине, что нашла Корсакова на берегу в утреннюю прозрачную синь, о докторе из госпиталя с добрым лицом и такими же тяжелыми, как у Трофимова, очками, о трескучей швейной машинке и стопках мешков, о Леве из сельпо с его лоскутными анекдотами, о решении, принятом вместе с женой, приехать сюда, на стройку...

И вдруг Григорий остановился. Он почувствовал, что Трофимов не слушает его, безразлично глядя в сторону и еле слышно выстукивая пальцами на столе замысловатую дробь.

Григорий замолчал, не зная, куда деть сразу ставшие лишними руки. Трофимов глядел в сторону, не произнося ни слова. Чувствуя, что беседы больше не получится, Григорий встал, потянулся за фуражкой и уже у двери услыхал бесстрастный голос Трофимова.

— Я хоть и председатель, но голос в месткоме у меня только один... И в партийной организации тоже один... Как и у каждого коммуниста. Устав для всех один... Насчет твоих профсоюзных дел поговорим на заседании месткома. А партийные — решит собрание... так думаю... На собрание вынесем вопрос... На собрание... Келейно такие вопросы не решаются. Что люди скажут. Ум хорошо, а десять лучше... Вот сообща и будем решать твою судьбу... Все мы солдаты, и дисциплина, она для всех одна...

Партийное собрание, которого после разговора с Трофимовым очень боялся Григорий, прошло сверх его ожидания совсем «не страшно». Коммунисты сочли объяснение Григория вполне резонным. «Сколько фронтовиков с просроченным стажем ходит! Не их вина! Нечего человека мучить!» — раздавались с мест реплики. Так что все обошлось, к его большой радости.

Но холодок отчуждения, появившийся у Корсакова в первый приход к Трофимову, не проходил, и Григорий старался как можно реже встречаться с ним.

«Нет! К Трофимову я не пойду, — повторил Григорий, — хоть он мне и не сделал ничего плохого, но разговор на откровенность у нас с ним не получится. С Иваном посоветуюсь, как приедет...»

В кабину заглянула луна. Григорию даже показалось, что она дружески подморгнула ему: «Держись, мол, парень».

— Буду держаться! — вслух произнес Григорий. Наплывшее облако отрезало нижнюю половину луны. Но сложились эти половинки потом или нет — Григорий уже не видел. Как-то сразу отшатнулись Мещеряков, Трофимов, луна...

Утром Ивана снова не оказалось у входа в столовую. «Значит, не вернулся еще из рейса», — невесело подумал Григорий. Без Голованова одиночество особенно давало себя знать. Но сегодня Григорию быть одному не пришлось. Едва он спрыгнул с подножки, как его окликнули:

— Корсаков! Ты чего честно́й компании сторонишься? Тебе что? На Голованове свет клином сошелся? Ровно молодожены! Ни шагу один без другого!

Вытирая паклей руки, Григорий не спеша подошел к поджидающей его группе, поздоровался. Окликнувший его коренастый, крепко сбитый мужчина лет тридцати в черном комбинезоне из «чертовой кожи» ездил на автобусе и несколько раз «подбрасывал» Григория до райцентра за покупками. Григорию Сиротин нравился своей ладной фигурой, добротно вырубленным лицом, которое даже не портили крупные рябинки, уверенной силой, чувствовавшейся в каждом движении. Его за лямку комбинезона держал высоченный детина с кирпично-красным лицом и копной завитых в крупные кольца волос цвета овсяной соломы. Леку — первого выпивоху и скандалиста — мало кто не знал на стройке. А рядом с ним тенью всегда ходил невысокий, похожий на корейца паренек с фигурой подростка, которого все называли Шином. Григорий даже думал вначале, что это его фамилия. Оказалось, что Шином из Шинова он стал по воле того же Леки.

Еще двоих Григорий видел на автобазе, но знаком с ними не был. Поздоровавшись, они тотчас же ушли.

— ...В мастерские нужно заглянуть... До Кикина есть дело большое!.. Во! — резанул один из них ребром ладони по горлу.

— Давай-давай! — запустив руку в пышную шевелюру, ухмыльнулся Лека. — Он вас ждет — не дождется! Слышите? — За столовой что-то затрещало, будто там свалилось сухое дерево. — Слышите? — повторил Лека, наклонив к плечу голову. — Это у Кикина