Повести - Юрий Алексеевич Ковалёв

— Что-то мы идем-идем, и конца-краю дороге не видно, — остановился Корсаков. — Дорога домой — самая длинная!

— Какой бы длинной не была, конец все равно будет. Вот сейчас пройдем через тот урючный садик, я его райским уголком называю, и — на посадку... Видишь, — хохотнул Мещеряков, — с летной терминологией еще не расстался, хотя в самолет сажусь, когда в Москву лечу или к морю...

— А я здесь не был ни разу, — осматривался Григорий. — Это все ваш сад?

— Почти что. Здесь больница когда-нибудь будет. А пока живет больничное начальство, — сделал полупоклон Мещеряков, — и не собирается уходить отсюда... На одном урюке можно несколько зарплат сделать, а еще орешины есть... И за квартиру копейки не плачу. А моя хатка — коттедж целый, шесть палат запланировано в нем.

Корсаков невольно замедлил шаг: идти в гости к бывшему однополчанину расхотелось, но обижать Мещерякова тоже нельзя, что ни говори — фронтовая родня! Но от реплики — «И это говорит врач!» — Григорий не удержался.

Теперь остановился Мещеряков, придержал Корсакова за локоть.

— Хватит дураком быть! — почти по слогам произнес он. — Я себе зарок в этом отношении дал! Як хохлы кажуть — бильше нэмае дурных! Я за то и кровь проливал, чтобы из простой шестерки козырным тузом стать! И стану!.. Если не стал, — добавил он, чуть помолчав. — Ну, вот мы и пришли.

— Ого! — не выдержал Григорий, видя, как хозяин орудует связкой ключей. — Десяток запоров, не меньше. А потайной сигнализации, часом, нету?

— Смеяться-то и нечему, — недовольно буркнул Мещеряков. — Сюда на стройку бродяг со всех концов понаехало. Один другого чище... На ходу подметки рвут... А здесь каждая тряпка горбом нажита, мозолями отглажена... А ты эти самые... смешочки строишь...

Щеки у Мещерякова еще больше обвисли. «И правда на плечах лежат, — вспомнил Григорий его слова. — А вот мозолей что-то не видно...»

— Заходи, Гриша, — наконец, распахнул Мещеряков перед гостем дверь. — Только свои чоботы сразу с ног долой! Полы лаком покрыты, попортишь...

«Может, пока не поздно, уйти?» — сам себя спросил Григорий. Но что-то все-таки заставило его сесть на пододвинутую хозяином низенькую табуретку, обитую кожей, и схватиться за сапоги.

— Первый раз я в такой квартире, — покачал головой Корсаков. — Царский дворец, а не квартира. — И было непонятно — восхищен он или удручен увиденным.

А хозяин, довольный произведенным впечатлением, с завидной для его комплекции резвостью то складывался вдвое у серванта, то задумчиво стоял у раскрытого буфета, постукивая пальцем по горлышкам бутылок. И при этом он не забывал, проходя мимо рояля, приподнять крышку и хлопнуть всей пятерней по клавишам.

— Иннокентий Петрович! Доктор! Ну хватит же! — взмолился Григорий. — Или вы полгорода решили в гости позвать?

— Еще чего! — фыркнул Мещеряков и облизал пальцы. — Полгорода пришло бы, только свистни... Мало, что ль, желающих на дармовщину разговеться? Хозяином быть мало кто захочет, а гостем — ни один не откажется. Ну, давай к столу. Грибочки, икорочка, ветчинка собственного производства, колбаска трех сортов... Не хуже чем паек десантника, а? И насчет выпить — тоже солдатской нормы придерживаться не будем. Мы норму сами устанавливаем, а пить будем без нормы! — И расхохотался, довольный своей остротой. — Ну, давай по единой за встречу, фронтовичок!..

Выпили. Хозяин сразу же снова наполнил рюмки.

— А ты, может, больше к беленькой привык? Так скажи, не стесняйся! У меня так, — прихлопнул он пухлым кулаком по столу, — каждый пьет, что хочет! А выпить, сам видишь есть что!

— Ни к чему я не привык, — взялся за рюмку Григорий, — пью раз в год, если не реже. И разницы, честно говоря, не знаю. Мне один черт, что водка, что коньяк, что вино. Вы, доктор, меня очень не заставляйте. Я за вами не смогу угнаться.

— И не гонись! — потянулся тот чокаться. — За мной мало кто угнаться может, потому что мне спиртное в пользу идет... Выпью — и аппетит откуда берется, а голова — всегда в порядке, хоть неделю пей без отрыва от производства.

Но выпив еще рюмки две-три, хозяин заметно захмелел, щеки, шея, даже уши налились кровью, глаза посоловели. Тянувшись рюмкой к Григорию, держал ее двумя руками, чтобы не расплескивать коньяк.

— Видал, как я живу?

Григорий молча кивнул головой. Все уже осмотрено и пересмотрено. Выпив очередного «стопаря», как называл рюмку Мещеряков, хозяин хватал Григория и тянул его снова осматривать «хатку». Григорий с тяжелым сердцем плелся за ним: «Положение гостя обязывает», — усмехнулся он.

— А почему я так живу? Почему? — надвигался хозяин на Корсакова.

Григорий пожал плечами.

— Не знаешь? Так я тебе скажу... Все скажу! По-то-му что я стал ум-не-е... Вот!

Корсаков молча смотрел на доктора, ожидая, что последует дальше.

— Мне уже давно, — понизил голос Мещеряков, — обещают райскую жизнь на земле. А когда я попаду в этот самый рай? — схватил он за плечо Григория, будто эти сроки зависели от Корсакова и только от него. — Когда? Скажи! Завтра? Послезавтра? Через год? Через десять? Через пятьдесят? А я не хочу через пятьдесят! Когда сам щи лаптем хлебаешь, тебе лучше не станет от мысли, что твой внук или правнук будет есть с золотой посуды!

— Ну, вы-то, положим, щи не хлебаете лаптем, — отстранился Григорий от Мещерякова.

— Да, не хлебаю! — вскинул голову Мещеряков. — Не хлебаю! — снова повторил он, с силой опустив на стол кулак. — А поче... — Звякнув, соскользнула на пол рюмка. Поперхнувшись на половине слова, Мещеряков, кряхтя, полез под стол. Подняв рюмку, подул на нее, потер пальцами, постучал ногтем по рюмке и, услышав мелодичный звон, успокоился. — А почему? — продолжал он. — Потому что я не жду, когда кто-то обо мне позаботится. Я сам себе и отец, и мать, и добрые дядюшка с тетушкой! — Злая усмешка исказила его лицо. — Я уже себе ни в чем не отказываю! И попробуй отними это у меня — горло перегрызу! Как отец мой за свою зубопротезную мастерскую...

«Пьян он, что ли? — внимательно поглядел на него Корсаков. — Да нет... Наоборот, похоже, прошло все...»

— Вот