Повести - Юрий Алексеевич Ковалёв

тормозов, участливый голос: «Что случилось, землячок? Помощь, часом, не нужна?»

И копаются до пота вдвоем, пока не взвоет радостно ожившая машина. Потом разъедутся, может быть, даже не узнав имени друг друга... И кто знает, когда им придется еще свидеться?

Так случилось и на этот раз. Григорий вызволил попавшего в беду собрата по «баранке», дав ему запасную, почти новую камеру. Помог бортовать баллон, потом посидели в тени, под деревом, один — дымя папироской, второй — задумчиво крутя в руках стебелек. Дорожный знакомый — коренной сибиряк — оказался на редкость словоохотливым. Приехал в эти края по набору, на стройку.

— Такую махину грохаем! — закатил он глаза. — Город, заводы. Народу понаехало со всех концов. Кого только не встретишь. Большая стройка, любая специальность нужна. И заработки хорошие. Да и дело не только в них, хоть крохоборов и тут тоже не занимать. Ты понимаешь, браток, — положил шофер руку на колено Григорию, — было пустое место — и вдруг город поднялся! И ты его строил! Это же твой след на земле остался!

— След на земле... — задумчиво произнесла Наташа. — След на земле... — повторила она. И, помолчав, решительно тряхнула головой. — В общем, выбора быть не может!

— Ты к чему вспомнила эти слова? — с шутливой подозрительностью нахмурил брови Григорий. Слова принадлежали ему, и высказал он их Наташе, вымучивая признание в любви, мартовским вечером. Наверное, все же слова прозвучали убедительно, хоть и произнес их Григорий в несколько приемов. Иначе почему она не только поверила в них, но и сохранила в своей памяти?

— Выбора быть не может! — снова повторила Наташа и спрятала лицо на груди мужа...

— Слушай, Гриша, а вдруг мама будет против? Как ни тяжело отказываться от задуманного, но мы будем вынуждены остаться. Вынуждены, понимаешь?

Этот разговор происходил примерно через неделю после безапелляционного Наташиного заявления: «Выбора быть не может».

— Значит, все-таки, выбор может быть?

Держась за руки, словно дети, они шли по пустынным улочкам поселка. Григорий получил очередной отгул и не мог отказать себе в удовольствии проводить жену до больницы.

День только начинался, но жара уже давала себя знать. Деревья стояли сонные, разморенные, лениво обмахиваясь потяжелевшими листьями.

— Подожди, не шути! — остановилась Наташа. — Я же серьезно. Я прекрасно вижу, какие у тебя взаимоотношения с матерью, что ты для нее значишь и что она значит для тебя. А что мать значит для меня — ты знаешь?

— Догадываюсь, — улыбнулся Григорий.

— Опять смеешься? — повернулась Наташа к мужу. — А ты думаешь, я не помню, как она захлопнула калитку в тот, мой первый приход перед Новым годом? За одно это я ей всегда буду благодарна! А потом, знаешь, свекрови, обычно, смотрят на снох с трех колоколен.

— Это с каких же?

— А вот с каких. Первая: мать очень любит сына, боится, чтобы его не обижала молодая жена, и заискивает перед ней.

— Интересно! — Григорий сорвал лист чинары и осторожно провел им по лицу жены.

— Не мешай! — замотала Наташа головой. — Слушай и просвещайся! Вторая: мать тоже любит сына, страшно ревнует его к снохе, разговаривает с ней ледяным тоном, но к решительным мерам прибегнуть не может — сын!

— А третья колокольня? — засмеялся Григорий.

— Третья... Любит или не любит мать сына — совершенно неважно! Важно, что она лютой ненавистью ненавидит сноху и ждет не дождется той минуты, когда выпроводит ее за ворота.

— Чтобы открыть их перед другой?

— На первых порах — да. А потом история повторится. Это один из немногих случаев, где события развертываются по замкнутой кривой. Ой, да я уже опаздываю! — охнула Наташа, взглянув на часы.

— Подожди! Подожди! — удержал ее за руку Григорий. — А с какой же колокольни на тебя смотрят?

— С четвертой, — и, чмокнув мужа в щеку, она побежала по переулку.

— Разговор начнешь ты, — крикнул ей вслед Григорий, — я не дипломат!

— Ладно! Пускай я буду дипломатом! — услышал он в ответ.

— Дело что-то нечисто... — покачала головой мать, видя, как многозначительно переглядываются Григорий с Наташей. — А ну, выкладывайте, что там еще задумали? Насквозь обоих вижу, даже глубже — погрозила она пальцем.

Григорий покосился на жену: давай, мол, дипломат! Наташа подсела к матери, потянула из рук носок.

— Я сама заштопаю... А дело вот в чем: мы должны отсюда уехать...

Мать чуть откинулась назад, чтобы лучше видеть лицо снохи. Григорий схватился за голову: вот так дипломат!

Наташа заметила этот жест и спокойно бросила с полупоклоном в сторону мужа:

— Сохраняйте спокойствие, товарищ Корсаков. Сами же поручили мне...

И стала рассказывать матери о дорожной встрече Григория, о том, что скоро на земле появится новый город, что там, на стройке, очень нужны люди, а люди должны оставить свой след на земле...

— Вот мы сегодня шли с Гришей по поселку, до больницы дошли — ни одного человека не встретили. Застой, а не жизнь! Мы же молодые! Нам вот такая тишина не всегда нужна, еще успеем, наслушаемся ее. Надо же что-то сделать нам! — и, не ожидая ответа матери, заявила: — И поедем все! Такая семья, как наша, на составные части не разбирается. Так, что ли, товарищ механик?

— И никак иначе! — весело отозвался Григорий: «дипломат» явно справлялся с поручением.

— Вот оно что... — задумчиво проговорила мать. — Мы раньше не думали об этом. Были б сыты, одеты, обуты, крыша над головой... Значит, нужно так... Конечно, скучно вам здесь. Мне, старушке, другое дело... Одна забота — вам бы хорошо было... Вы уж не сердитесь на меня за слезы, мы ж, матери, не можем без этого... Иди и ты, Гриша, сюда...

Григорий послушно присел на диван. Мать, не вытирая слез, обняла их обоих за плечи, притянула к себе.

Решили, что Григорий пока поедет один, устроится, осмотрится, подыщет квартиру. А уж потом тронутся в путь обе Наташи. Когда это случится, там видно будет, но на голое место нельзя ехать с маленьким ребенком.

О себе мать даже говорить не стала.

— Не обо мне речь — о вас, — пресекла она все попытки уговорить ее. — Я уже свое отжила... Немного осталось... И дом, где с отцом