Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

советах. Невиданная скорость, с которой они ехали по улице, в первое мгновение словно вышибла из них дух. Перехватило дыхание, закружилась голова. Вскоре, однако, все пришло в норму, и прежняя беззаботность вновь вернулась к ним. Соседство молодого офицера только подогревало их веселье и любопытство.

Что же касается Шербана Сакелариди, оказавшегося в тесном салоне машины в такой близости от их нежных, разгоряченных тел, от которых пахло солнцем, цветами, свежей листвой, он, ощущая на лице их молодое, здоровое дыхание, некоторое время не знал, на каком свете находится. «Что тут сказать, господа, что сказать! — только вздыхал он, пытаясь восстановить душевное равновесие. — Потрясающе! Невероятно! Сказочно! Какие крайние душевные состояния может испытать человек всего лишь за один час! Товарищи, наверное, ни на йоту не поверят! Я имею в виду присутствие этих очаровательных девушек. Какое идиотство: следовало бы представиться, а я сижу как колода, как какая-нибудь гайка под капотом этой шикарной машины». Однако сейчас сделать это было бы крайне смешным. Тем более что никто не обращал на него внимания. Девушки ерзали на сиденье и хохотали как безумные. «Как юные вакханки, опьяненные ароматом роз, — проговорил он про себя. — Точно. Ребята ни за что не поверят».

Ляля между тем со всеми подробностями рассказывала, какой переполох подняло на их улице появление машины. И это вызвало новый взрыв хохота. Сакелариди, ущемленный до глубины души безразличием со стороны девушек и в то же время находившийся в состоянии крайнего возбуждения, которое требовало хоть какого-то выхода, вдруг начал петь. У него был слабый, но довольно приятный баритон. Однако песня… Господи, какую песню он выбрал!..

Скажи же мне, прекрасная Заразэ, —

затянул он появившийся в самые последние дни шлягер, услышанный накануне в ресторане «Лондон».

Девушки словно поперхнулись кашлем, затем взорвались очередным раскатом смеха. Шербан почувствовал себя оскорбленным.

— Конечно, — проговорил он, до глубины души уязвленный, — по сравнению с вами, являющимися примадоннами собора, я пою отвратительно. И все же позвольте представиться: сублокотенент Шербан Сакелариди.

— Мы просто в восторге! — игривым, а может, издевательским тоном ответила за всех Тали и слегка привстала с сиденья. — А я все гадаю, что бы означали эти жгуты соломы у вас на плече?

— Какой соломы?

— Ну вот этой, на эполете.

И Тали снова весело рассмеялась.

— Успокойся, Тали, — одернула ее Мария, вообще казавшаяся наиболее серьезной из них. И, обращаясь к Сакелариди, добавила: — Не сердитесь, господин, э-э-э, сублокотенент. У вас очень красивый голос. Однако песня…

— А что песня? Ничего смешного в ней не вижу.

Мария почувствовала замешательство. Тали и Рива с трудом сдерживались, чтоб снова не разразиться смехом. Несколько смущенным выглядел и старик дьякон.

— К черту! — воскликнул Сакелариди, не слишком-то обращая внимание на выбор слов, — в присутствии служителя церкви вряд ли стоило упоминать нечистую силу. — К черту! — повторил он. — Как вижу, вы смеетесь надо мной, но хотелось бы знать, чем это вызвано?

— Остановитесь! — резко выкрикнула Тали. — Остановите машину, мне здесь выходить.

Машина затормозила на перекрестке Пушкинской и Александровской.

— И я, и я, — резво отозвалась и Рива, хотя ей можно было еще ехать по крайней мере до Старого Базара.

— Хорошо, но мне нужно переодеться. Не могу же появиться в таком виде! — вспомнила вдруг Мария.

— Теперь это!.. — раздраженно проговорил Сакелариди. — Только женщинам лучше не возражать!..

Игорь Николаевич достал откуда-то из-под полы рясы часы размером с добрую луковицу, посмотрел на них и успокоил ее:

— Успеем, Муся, успеем. Слава богу, есть такая машина…

«Ну да, — язвительно проговорил про себя Сакелариди, — можно подумать, генерал дал вам ее в полное распоряжение на целый день». Но не сказал ничего. Промолчал и шофер, который по его распоряжению направился к дому Марии.

Та, правда, не замешкалась с переодеванием. Шербан, ожидая ее, опять стоял, как картина, вставленная в рамочку, на фоне сверкающей машины, удивляя зевак и вызывая жгучую зависть у мальчишек квартала. Наконец появилась Мария. На ней была черная юбка и скромная белая кофточка с воротником и манжетами. Вслед за ней, в проеме двери лачуги, из которой она вышла, показался слегка сутулый мужчина, что-то кричащий вслед. Поскольку все население двора вновь сбилось тесной стайкой, одна из женщин, которая утром держала в руках корзину с черешнями, решительным размашистым шагом вышла наперед. Произошел яростный обмен репликами, женщина явно отчитывала мужчину, и из ее потока слов офицер вдруг явственно услышал слово «зараза». Однако женщине все же удалось уговорить мужчину вернуться в дом. Все другие следили за Марией, некоторые разглаживали складки на ее одежде, другие подбадривали, третьи вообще желали успеха.

«С ума сойдешь с этими бессарабами, — думал между тем Сакелариди. — Права была тетушка Аглая, когда предупреждала, что еду в очень странный, непонятный мир. Неужели возможно в этом жалком туалете показываться перед его величеством? Допустим, король даже не увидит ее. Но все же такое знаменательное событие…»

Однако, когда Мария, все еще взволнованная стычкой с отцом, села в машину, он встретил ее восторженными восклицаниями:

— Да вы просто очаровательны, барышня! Слово офицера! И этот наряд так к лицу вам!

Мария промолчала, хотя комплимент доставил ей удовольствие, и вообще она была благодарна ему за болтовню, которая снимала напряжение.

На самом деле сублокотенент ничуть не преувеличивал. Девушка действительно казалась очень милой, и одежда ее полностью соответствовала ее внутренней собранности и чувству уверенности в себе.

Машина снова запетляла по лабиринту молчаливых, безлюдных улиц, однако когда вырвалась на более просторные места и толчки стали реже, он не смог справиться с любопытством:

— Этот господин… Мне показалось, что он был против. Иначе зачем так бросаться поперек дороги?

Какое-то мгновение Мария не знала, что отвечать. Потом решилась.

— Этот господин, как вы изволили выразиться, мой отец. Да-да. И, к несчастью, немного выпил. Когда ж он пьян,