Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

— Ругаться? — Шербан был просто потрясен. — Значит, это выражение… Это слово «зараза» — ругательство?

— Точно сказать не могу. Но по-русски слово означает «инфекция». — Мария покраснела.

— Инфекция, инфекция… Ха-ха. Но это невозможно! «Люблю тебя, прекрасная инфекция…»

Шербан все еще трясся от хохота, когда машина выехала на бульвар. Но как здесь все изменилось за это время! Во-первых, промежуток между улицами Гоголя и Пушкинской был огражден двойной шеренгой солдат и жандармов. Стайки зевак собрались у кинотеатра «Орфеум» и пытались заглянуть через головы солдат, посмотреть, что делается у митрополии и Триумфальной арки, где торопливо пробегали какие-то чины в парадной форме. А дальше украшенный знаменами бульвар был совершенно пуст.

После коротких переговоров с начальником стражи машину пропустили вперед, и она направилась по безлюдному бульвару под ослепительно сверкающим летним полуденным солнцем к Триумфальной арке. Было что-то величественное и торжествующее и в этих потоках света, и в этом торжественном продвижении, словно во время парада без публики. И по сути детское еще сердце Марии, охваченное сознанием величественности мгновения, вздрогнуло от того неопределенного предчувствия, которое оно не раз уже испытывало, предчувствия, в котором радость смешивалась с каплей беспокойства, даже боли. Внезапно со стороны улицы Гоголя появилась продвигающаяся бешеным галопом королевская коляска, запряженная парой белых, горячих и неукротимых лошадей.

То было ландо Гликмана, точнее говоря, его жены. Кто в городе не знал его? И кто не знал его хозяйку? И коляска, и машина почти одновременно достигли Триумфальной арки. Сверху, с митрополии, словно кровавая дорожка, тянулся красный ковер, который пересекал Александровскую, скрывался под аркой и терялся где-то вдалеке, у самой двери собора.

Статный и импозантный Гликман сошел с коляски, протянул руку своей уродливой жене Бете, безобразная внешность которой так же хорошо была знакома кишиневцам, как и красота этого экипажа. Держа под руку жену, Гликман направился по красному ковру к собору. Мария, сопровождаемая Игорем Николаевичем, шагала вслед за сублокотенентом Сакелариди, стараясь не наступать на ковер, идти рядом с ним.

— И все же в тринадцатом, когда нас посетил царь, ковер был простелен по всему бульвару, начиная с Пушкинской, — вспомнил Игорь Николаевич, и в голосе его звучало злорадное удовлетворение, словно тот ковер был постелен в его честь.

Мария услышала, как один из офицеров, стоявших на страже невдалеке от Триумфальной арки, проговорил, увидев супругов Гликман:

— Но это же чистой воды евреи! Слово чести!

— Ну и что же? — отозвался стоявший по соседству.

— Так ведь собор же…

— Деньги не пахнут даже в соборе. А это настоящий мешок с деньгами. И, кроме всего, принимал в своем доме его величество.

— Вот этот? Но хорошо, владея таким богатством, зачем терпит рядом с собой эту каракатицу?

— А если мешок — ее?

— Вот оно что…

Один из офицеров узнал Шербана Сакелариди.

— Привет, Шербан! Что с тобой, почему оказался в обществе попа?

— Какого попа? Разве не видишь, что потянуло на несовершеннолетних?

— А-а, — с досадой махнул рукой Сакелариди. — Какая-то хористка из собора. Сами знаете, в какой спешке все готовилось. Нужно было съездить за нею, привезти сюда.

— А девчонка совсем недурна. Хоть и выглядит чисто как монашка, — причмокнул губами собеседник Шербана, не сводивший глаз с Марии, которая торопливо шла следом за Игорем Николаевичем.

— Тут целая история. Были еще две наподобие нее, может, даже шикарнее. Потом расскажу. А у вас что слышно? Еще не начинали? Не хватало пропустить такое зрелище. Но, как видно, запаздывают.

— Успеется. Водэ вообще еще не показывался. Где-то в митрополии. Но появится с минуты на минуту. А может, еще на какое-то время отложат. Как договорятся с митрополитом.

В конце бульвара появился капитан Генерального штаба, резко бросавший то налево, то направо:

— Прошу внимания, господа! Прошу внимания! Их величества выезжают из святой церкви митрополии.

В это мгновение начали оглушительно бить колокола, и не только на звонницах собора и митрополии, но и во всех церквах, раскинувшихся в каждом из уголков города. Офицеры подтянулись, приняли стойку «смирно».

Мария в это время как раз входила в боковую дверь собора.

Под торжественный перезвон колоколов медленно продвигался вперед королевский кортеж — словно огромная многоцветная гусеница. Впереди шли священники в богатых сверкающих золотом одеяниях, они во все стороны размахивали кадилами и провозглашали здравицу. Затем шли король с королевой, с трудом стараясь сохранять соответствующее случаю торжественное, благолепное выражение. Король был приземистый, слегка сутулый, обрюзгший от пьянства, несмотря на все ванны, которые принимал, и массажи, которым регулярно подвергался. У него явно заплетались короткие кривые ноги. Королева была высокой, держалась прямо, старалась сохранять на лице величественное выражение и по неизменной привычке смотрела сверху вниз на всех и вся. На небольшом расстоянии от них вышагивали королевские адъютанты и небольшая группа генералов. Впереди шел губернатор. Замыкала шествие густая толпа свиты.

Собравшиеся на перекрестках бульвара люди старались не столько разглядеть королевскую чету, сколько интересовались, кто из представителей властей и отцов города принимает участие в процессии. Губернатор? Разумеется, разве может не присутствовать губернатор! Но на каком расстоянии от короля он шагает? Если не рядом, если где-то в середине свиты, значит, слухи об его отставке оправданны. А вот примара[26] что-то не видно. Может, будет встречать у входа в собор? Но нет, вот он. Вместе со всеми. Да и с какой стати встречать у собора? Что он — архиепископ? Тогда кто выйдет навстречу у собора? Наверное, бояре. Костин, Суручану, Пануш, Манукбей. Бояре найдутся, беспокоиться нечего. С боковых улиц стали набегать все новые и новые зеваки. И только коммерсанты да деловые люди, собравшиеся, по обыкновению, в кафе пассажа примарии, не покинули вынесенных на тротуар столиков. И поскольку беспрерывный звон колоколов мешал их беседам, они наклонялись над столами, приближая голову к голове и повышая голоса, так что начинало казаться, что они вот-вот схватят друг друга за глотку.

Однако ни одна душа из всех наблюдавших за