Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

торжественному событию. Однако Мария действительно пела с необыкновенным воодушевлением и особой силой, которую определило никогда доселе не испытанное ею чувство. Она закрывала глаза и видела искрящийся солнечный свет на дворе, аллеи долины Чар, усеянные золотистыми пятнами, которые посылало на землю солнце, пробивавшееся сквозь еще редкую листву шелковиц. Видела празднично украшенные улицы города, по которым мчалась на бешеной скорости машина. Видела эту роскошную машину и себя рядом с молодым красивым офицером, затянутым в свою элегантную форму. Забылся бедный, жалкий дом, в котором живет, нахлобучки от отца. И только непонятным беспокойством, которое затеняло черным крылом все сверкание этого чарующего дня, было воспоминание о ландо банкира, остановившемся одновременно с машиной перед Триумфальной аркой. Мария не могла понять, почему вид этого роскошного экипажа вызывал у нее такое злое, почти болезненное ощущение. И поторопилась прогнать его, чтоб полностью предаться светлым, радостным мыслям: чудесная поездка в машине, лицо юноши, которое постоянно стоит перед глазами.

Когда церковная служба подошла к концу, она убежала, даже не попрощавшись с подругами по хору. Стала быстро спускаться по лестнице, почти уверенная в том, что Шербан ждет ее где-то у выхода из собора. Церковь почти опустела, последними выходили старушки из числа русских эмигрантов, которых также пригласили на торжественный молебен. Служки гасили долгие ряды свечей. Мария выбежала на улицу. Так и есть. Шербан Сакелариди стоял немного в стороне от входа, задумчивый, даже, как ей показалось, нахмуренный, с потемневшим лицом. Не было никаких сомнений, что он ждет ее и нервничает, почему так долго не появляется… Она сделала шаг навстречу, и как раз в это мгновение офицер резко повернулся и устремился к ней. Мария улыбнулась ему ясной, приветливой улыбкой. Но Шербан посмотрел на нее отсутствующим взглядом и прошел мимо, даже не заметив ее, вернее, не узнав. Она открыла было рот, чтоб что-то сказать, крикнуть, но слова застряли в горле. Душу охватили стыд и разочарование, граничащие с отчаянием, вызывающие почти физическую боль. Но вместе с тем и злость, на какое-то мгновение помрачившая разум. Когда она опомнилась, от сублокотенента осталась лишь удаляющаяся тень, постепенно сливающаяся с полумраком одной из аллей сада.

Много лет назад, сразу после женитьбы, отец Марии пробовал посадить возле дома два-три фруктовых дерева. Хотелось иметь хоть небольшой сад, который зацветал бы по весне, давал тень в летний зной и, кто знает, корзину-другую яблок или груш к осени. Но саженцы из года в год почему-то не приживались на скудной песчаной почве двора. Когда этот чисто юношеский порыв прошел и на плечи легли многочисленные заботы, отец распрощался со своим намерением. Потом началась война. В день, когда Марии исполнилось семь лет, отец еще не вернулся с фронта. И тогда его мечту попыталась осуществить мама. Купила саженец яблони и вместе с Марией посадила перед домом. В честь девочки, которой предстояло впервые пойти в школу. Мама с таким усердием ухаживала за этим саженцем, словно это было живое существо. К тому же приучала и девчонок. Ляля в свои три годика, правда, мало в чем разбиралась, однако Мария по советам мамы регулярно поливала деревце, бросала под комель остатки чая, приносила из Васиной конюшни навозную жижу. Когда отец вернулся домой, он глазам своим не поверил. Невдалеке от двери дома хилый прутик качал на ветру несколько нежных, ярко-зеленых листиков.

Яблонька Марии росла, украшая себя весной бело-розовыми сережками соцветий, аромат которых освежал пропахший запахами жареного лука и сапожного клея двор. Через несколько лет деревцо начало давать урожай. Яблоки были очень маленькие, продолговатые, но румяные и вкусные. Немного повзрослев, Ляля тоже захотела иметь свое дерево, кричала, что не хуже Марии, но отец, вновь посадив несколько саженцев, как и прежде, потерпел неудачу. Посадил несколько фруктовых деревьев, которые по-прежнему не хотели приживаться, зато несколько кустов сирени, высаженные им, принялись, выросли и густо разрослись и теперь каждую весну поднимали навстречу солнцу пышные белые и лиловые гроздья, которые служили утешением всему двору.

В то памятное летнее утро в их домике, а также вокруг стола, который отец вкопал под яблоней Марии, было много хлопот и возни. Исполнился год Ионелу, и мама решила отметить событие. Была троица, воскресенье, светлое, праздничное, почти такое же, как на пасху, поскольку соседи приносили детям тарелки вермишели с молоком, украшенные листьями ореха или цветами жасмина, пряники и калачи. Но и кроме этого праздник чувствовался во всем. Двор был подметен и полит водой, к навесам над входными дверями подвешены ветки липы и ореха, от которых исходили сладкие, освежающие ароматы. У столика возле кустов сирени мама взбивала желтки для майонеза и пела. Отец, занятый чисткой картофеля, подтягивал ей. Мария убирала в доме, а Лялю послали за газировкой. Мама очень редко приглашала гостей, но уж когда приглашала, старалась, чтоб все было как в приличных домах. Наверное, за месяц до этого ввела самый строгий режим и на сэкономленные деньги заранее купила, и не у Лейбы, а в настоящих, хотя и недорогих магазинах, оливкового масла, сахару, какао, ванилина, изюма. Прятала все это в только ей известных местах, когда ж настало время, вытащила из укромных уголков и принялась печь, готовить, сервировать стол. Работая в богатых домах, она научилась стряпать много вкусных вещей, печь по особым рецептам пироги и струдели.

Сейчас мама была в хорошем настроении и пела, поскольку радовалась, что выдался красочный, солнечный день. И оттого, что удалось сделать все, что задумала. Но больше всего потому, что в последнее время немного отступили заботы и огорчения. Теперь у нее была постоянная служба, работала санитаркой в клинике глазных болезней Бархударова. По сравнению с другими больницами, работа здесь была одно удовольствие. Больные были в основном здоровые люди, их не нужно было поднимать на постели, подтирать за ними и делать другую трудную работу, привычную, например, для хирургических клиник. Работала она через день, когда ж отсутствовала, забота об Ионеле ложилась на плечи Ляли и Васиной Мэриоары. Все равно, как говорила тетушка Зенобия, «Мэриоара напрасно коптит небо. Ни ребенка родить не желает, ни в иллюзион не ходит, ни любовника завести не может».

Хорошее настроение матери передалось и Марии. Она видела через открытую дверь, как легко и ловко они с отцом работают. Продолговатое лицо мамы, которое обычно выглядело осунувшимся и усталым, сейчас, то ли от приятных забот,