Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

продвижением кортежа не могла и представить, какие страхи и волнения поселились в душе каждого из сопровождающих короля. Придя в себя после бурной ночи у грека, перед тем как отправиться в митрополию, король спросил, на кой бес… пардон, чего ради затеяно все это богослужение и когда он наконец сможет повидаться с французами.

— Бравые мои французы, — сказал он. — Ждут меня не дождутся, и я не могу поступить так бестактно с моими милыми французами.

«Его французы» жили в колонии на юге Бессарабии, в Шабо. Фердинанд давно знал, что у них великолепные виноградники, где производятся знаменитые на весь мир вина, и желал нанести им давно обещанный визит. Но именно этого старались не допустить власти. Королю нельзя было ехать на юг. Слишком свежа еще была рана Татарбунар, и кто знает, что еще могло случиться. Таким образом, шагая в королевской свите с непроницаемым видом, пытаясь сохранить выражение смирения, смешанного с угодничеством, богачи напрягали мозги, чтоб отвлечь внимание его величества от французов.

Будучи адъютантом генерала, Шербан Сакелариди считал, что его долг находиться поблизости от шефа. И он влился в состав свиты. Налево и направо принося извинения, быстро и мелко крестясь, он сумел протолкнуться поближе к алтарю, слиться с группой военных, окружавших их величеств, восседавших на королевских креслах, обычно пустующих. Служба была действительно величественной и помпезной. Бесчисленное количество свечей, богатые убранства священников, само их количество, даже низкорослая фигура митрополита на высоких ступенях алтаря, — все выглядело очень внушительно. И над всем этим великолепием царил громогласный хор, который то поднимался с мощным рокотом, граничащим с порывами бури, то опускался под своды расписного купола, становясь сладостным, убаюкивающим, умиротворенным. В такие минуты можно было отчетливо различить женский голос, высокий и сильный, изумительной окраски и редкого по красоте звучания. Не та ли это хористка поет, которую привозил на машине он, Шербан? В поисках которой пришлось дважды исколесить весь город? Если так, то поиски были не напрасны. В перерывах между пением хора сквозь монотонные литания священников с некоторых пор стали раздаваться непонятные звуки, которые то наплывали, то пропадали. Казалось, будто где-то поблизости храпит человек. «Ох, — с ужасом подумал Шербан, — кто-то, кажется, уснул. И ничего тут удивительного. Редко найдешь сборище таких ископаемых».

Митрополит стал раскачивать кадилом, поднимая его над склоненными головами. Хор вновь взорвался мелодией потрясающей силы. Шербан опустился на колени, поднял руку, чтоб осенить себя крестным знамением, и вдруг перед лицом его словно бы что-то вспорхнуло, похожее на белую птицу, и тонкий, но сильный аромат духов навалился на него, так что он чуть не задохнулся. Не успел он сообразить, что произошло, как над ним раздался мелодичный, но довольно жесткий голос: «Король уронил носовой платок. Нашему повелителю нужна помощь». На какое-то мгновение Шербан окаменел. Сам того не заметив, в стремлении быть поближе к генералу, он оказался почти у королевских кресел. А та, что обращалась к нему, была не кто иной, как сама королева. Он, как парализованный, с ужасом и восторгом посмотрел на нее. Перед ним, совсем рядом, было лицо королевы, не такое уж молодое. Она сделала едва заметный, но повелительный жест в направлении кресла, на котором сидел король. И лишь теперь, все еще не справившись с волнением, припомнил наконец произнесенную ею фразу и машинально достал свой чистый, еще не понадобившийся сегодня носовой платок. Он наклонился к королю и увидел его лицо. Фердинанд спал, издавая эти странные, поначалу непонятные Шербану звуки. Не зная, что делать дальше, он вопросительно посмотрел на королеву. Она указала ему на измятый, скомканный платок, упавший на пол. Он наклонился и поднял его. Король вздрогнул, проснулся и посмотрел мутными глазами на людей вокруг, не понимая, по-видимому, где находится. Сакелариди, однако, посмотреть ему в лицо еще раз не осмелился, только замер, комкая в руках чужой, неприятно влажный носовой платок. Он не знал, что делать. Вернуть его? Но кто может позволить себе протянуть руку к королю? Присвоить королевскую вещь? Он беспомощно огляделся по сторонам и вздрогнул, будто его застали за чем-то недозволенным. И вдруг слева уловил на себе жадный, немигающий взгляд. Это была одна из старых чертовок, облаченных в траур, которых постоянно встречаешь на улицах и в парках города, с их черными вуалями, колышущимися поверх шляп по моде прошлого века. Она пристально смотрела на него, и глаза ее горели экстазом, но в то же время, похоже, и завистью.

«Она сумасшедшая! — вздрогнул Шербан. — Иначе с какой стати так пожирать меня глазами?» И снова ощутил на ладони отвратительную влажную ткань платка. «А еще этот слабоумный…» — поймал он себя на мятежной мысли по поводу короля, впрочем, тут же попытался как можно скорее отогнать ее. Опять озабоченно огляделся, словно собравшиеся могли прочесть его мысли. И вдруг с ужасом увидел, что почти все люди давно преклонили колени и только он один торчит столбом за королевскими креслами, словно стоит на страже, в одной руке держа фуражку, в другой — влажный королевский платок. И, таким образом, не может даже перекреститься… Придя в себя, он увидел, что люди поднялись на ноги, возникла суматоха, все подались в сторону, — королевская чета направлялась к выходу мимо расступившейся толпы, наклоняя головы то в одну, то в другую сторону. Все еще потрясенный странным случаем с платком, Сакелариди стоял как вкопанный, пропуская мимо себя знать, офицеров, городскую элиту. Потом в конце концов потащился и сам вслед за ними. Он ощутил вдруг страшную пустоту в душе, наступившую после возвышенного воодушевления, которое целый день бессознательно им владело. Создалось впечатление, будто его жестоко обманули, отняли что-то бесконечно дорогое. Выйдя на паперть, он решился наконец и с остервенением, скрежеща зубами, бросил на землю скомканный платок, но, услышав внезапно изумленное восклицание за спиной, быстро, молниеносно оглянулся. Все та же старуха, смотревшая на него в церкви своими бесцветными глазами, подхватила с земли грязный королевский платок и, причитая, елейно слащаво пробормотала по-русски:

— Великий боже, великий боже!

Восклицание это Шербан не понял, и потому все происходившее сегодня показалось ему еще более нелепым, полным, законченным абсурдом.

Сильный звонкий голос, который покрывал собой звучание всего хора, в самом деле принадлежал Марии. Так, собственно, и должно было быть, поскольку Березовский, как всегда, поручил ей главную партию в кантате, которую сочинил специально к этому