Восхождение - Пётр Азарэль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Прости, я не хотела, боялась тебе говорить. Сама не знаю, как это произошло. Собиралась молчать, но как услышала твой голос, что-то упало во мне. Выболтала, как маленькая девочка.
Её вдруг охватило неизъяснимое ощущение освобождения, подобное тому, какое она испытала, когда её тело исторгло из себя дорогой, беспомощный и кричащий комочек живой материи. И вместе со сказанным исчез, растаял, как снег, страх, что он когда-нибудь всё узнает.
– Ты уверена, Рахель, ты не ошиблась? – спросил Яков. Голос его дрожал от волнения и неожиданной новости.
– Мать всегда знает, кто отец ребёнка. Она никогда не ошибается.
Уверенность и твёрдость вернулись к ней.
– И когда это случилось? – уже спокойней произнёс он, но Рахель чувствовала, что сомнение всё ещё не отпускает его.
– Помнишь, Ави тогда призвали на военные сборы. Ты проводил меня в тот вечер домой и остался у меня.
За прикрытой дверью послышался слабый дребезжащий стук и приглушённый голос.
– Извини, я тебе перезвоню. Тут мама пришла. Всё, целую. Бай.
Рахель положила трубку и обернулась. На пороге комнаты стояла мать. На её уставшем с печатью былой красоты лице горели прекрасные серые глаза. Внешнее сходство её и мамы было поразительным, и Рахель не без иронии рассказывала подругам, что однажды на улице мужчина сделал непристойное предложение матери, а не ей, приняв её за сестру. Неестественная бледность кожи и судорожный взгляд мамы вызвали у неё ещё не осознанное предчувствие и беспокойство.
– Я всё слышала, – голос Шушаны дрожал от волнения.
– Как ты могла, мама?
– Это случилось помимо моего желания. Я приготовила тебе апельсиновый сок, хотела, чтобы ты выпила. Он очень полезен, когда человек физически слаб. – Мать наклонилась и поставила на тумбочку возле постели блюдце с высоким стаканом, полным искрящегося ароматного сока. – Как услышала, чуть не уронила – всё во мне перевернулось.
Шушана присела на край постели и пристально посмотрела на дочь.
– Рахель, девочка моя, почему ты ему позволила? Он тебя взял силой?
– Да ты его совсем не знаешь.
– Откуда мне знать. Ну, а ты что о нём знаешь? – В голосе матери появилась жёсткость отчаяния. – Русский, наверное, увидел молодую красивую женщину и воспылал страстью. Ему-то что, соблазнил и бросил. Он тебя просто использовал как завоеватель. С того времени, как они приехали, в стране одни проблемы и скандалы.
– Мама, хватит лгать. Ты сама-то веришь, что говоришь о них? – Рахель поднялась с подушки и придвинулась к матери. – Он, между прочим, чистокровный еврей.
Теперь они сидели, тесно прижавшись друг к другу, собираясь с мыслями перед трудным и таким важным разговором.
– Я о них никогда плохо не говорила.
– Пока тебя лично не задевало. Ты просто интеллигентней и сдержанней других. А теперь, когда на твою дочь покусились, ты высказала то, что думала. Неужели ты не видишь, что происходит в стране? Ведь нас так мало. И вместо того, чтобы быть одним народом… Мама, мне страшно, когда я пытаюсь представить будущее моих детей. Что будет с ними, со всеми нами, если мы сейчас не прекратим искать виновных и доказывать, что именно мы здесь правоверные?
– Не впадай в крайности, милая. Мы неплохо с ними ладим. У нас работают несколько русских, и между нами хорошие отношения. Они приятные, образованные люди, – сказала Шушана, стараясь загладить промах, допущенный вначале.
Видит бог, неприязнь к иммигрантам из Европы проросла в её душе с раннего детства благодаря словам негодования, которые порой ронял отец в разговорах с мамой. Семья жила трудно, нуждаясь в самом необходимом, и недовольство отца имело неизменный адрес. С годами у неё появился свой взгляд на взаимоотношения сефардской и ашкеназской общин, она увидела сложность и неоднозначность проблемы и поняла, что ответственность за ошибки политического истеблишмента несправедливо переносить на простых людей. Но ей так и не удалось полностью избавиться от ростков предвзятости, пустивших когда-то сильные корни среди её многочисленной родни. Шушана испытывала неловкость и досаду оттого, что теперь, когда это обнажилось, её нравственный авторитет в глазах Рахель несколько поблек. Она любила свою дочь, гордилась её благородством, восхищалась её красотой и умом. Но при этом не могла чувствовать удовлетворенья из-за вполне объяснимой женской зависти и от сознания бессилия перед неумолимо уходящим временем.
– Господи, да о чём мы? Что теперь делать? Ави может узнать, и что ты ему скажешь?
– Мама, я люблю его. Впервые в жизни я полюбила человека.
Рахель медленно и грациозно подошла к окну и выглянула во двор. Она зажмурилась от ударившего ей в лицо солнечного света и повернулась спиной к окну. Их взгляды встретились. В широко раскрытых глазах матери стояли слёзы.
– Весь год я думаю только о нём, это удивительное ощущение, когда любишь и знаешь, что любима. Ты бы только увидела его…
– А как же Ави? Он чудесный парень, обожает тебя и детей.
Шушана устало поднялась с постели и обняла дочь.
– Я уважаю его, ценю его преданность и порядочность, стараюсь быть хорошей женой и матерью моих детей. Но никто не может требовать от меня большего. Ведь наш брак – долг перед отцом, его последней волей. И я никогда не изменю слову, которое дала перед господом и людьми.
– Папа погиб, его не вернёшь. Но он бы не принял твоего самопожертвования, он хотел, чтоб ты была счастлива. Его желание связать твою судьбу с сыном лучшего друга ни к чему тебя не обязывало. Я думала, что ты довольна жизнью и что у вас всё в порядке.
– Я была грудным ребёнком, когда его не стало. Но с тех пор, как себя помню, я представляла его большим и сильным, вела с ним долгие разговоры. Он для меня был всегда живым и осязаемым. Просто вот только вышел из комнаты, а звук его голоса ещё дрожит в воздухе. Мне всегда не хватало отца, его тепла и совета.
Между ними вновь возникло то особое взаимопонимание, которое бывает только у самых близких людей. Как будто упало покрывало, прикрывавшее сокровенные чувства и мысли, обнажив живую человеческую боль.
– Он был единственным мужчиной в моей жизни. – Шушана взяла себя в руки и заговорила своим спокойным грудным голосом. – Я всегда была привлекательна, мужчины до сих пор не дают мне прохода, предлагают руку
