Восхождение - Пётр Азарэль

сильней была её решимость нести в себе сладкий груз тайны, тем тяжелей, тем невыносимей становился он со временем, тем всё неотвратимее было её желание открыться ему. Роды обессилили её крепкое молодое тело, расслабили её волю. Она ещё не успела прийти в себя после болей, причинённых родовыми схватками, и не могла предположить, что этот разговор, который она ждала, которого жаждала и боялась одновременно, станет роковым. Тайна, которую она поклялась себе хранить всю жизнь, вырвалась из её скованных страхом уст.

– Прости, я не хотела, боялась тебе говорить. Сама не знаю, как это произошло. Собиралась молчать, но как услышала твой голос, что-то упало во мне. Выболтала, как маленькая девочка.

Её вдруг охватило неизъяснимое ощущение освобождения, подобное тому, какое она испытала, когда её тело исторгло из себя дорогой, беспомощный и кричащий комочек живой материи. И вместе со сказанным исчез, растаял, как снег, страх, что он когда-нибудь всё узнает.

– Ты уверена, Рахель, ты не ошиблась? – спросил Яков. Голос его дрожал от волнения и неожиданной новости.

– Мать всегда знает, кто отец ребёнка. Она никогда не ошибается.

Уверенность и твёрдость вернулись к ней.

– И когда это случилось? – уже спокойней произнёс он, но Рахель чувствовала, что сомнение всё ещё не отпускает его.

– Помнишь, Ави тогда призвали на военные сборы. Ты проводил меня в тот вечер домой и остался у меня.

За прикрытой дверью послышался слабый дребезжащий стук и приглушённый голос.

– Извини, я тебе перезвоню. Тут мама пришла. Всё, целую. Бай.

Рахель положила трубку и обернулась. На пороге комнаты стояла мать. На её уставшем с печатью былой красоты лице горели прекрасные серые глаза. Внешнее сходство её и мамы было поразительным, и Рахель не без иронии рассказывала подругам, что однажды на улице мужчина сделал непристойное предложение матери, а не ей, приняв её за сестру. Неестественная бледность кожи и судорожный взгляд мамы вызвали у неё ещё не осознанное предчувствие и беспокойство.

– Я всё слышала, – голос Шушаны дрожал от волнения.

– Как ты могла, мама?

– Это случилось помимо моего желания. Я приготовила тебе апельсиновый сок, хотела, чтобы ты выпила. Он очень полезен, когда человек физически слаб. – Мать наклонилась и поставила на тумбочку возле постели блюдце с высоким стаканом, полным искрящегося ароматного сока. – Как услышала, чуть не уронила – всё во мне перевернулось.

Шушана присела на край постели и пристально посмотрела на дочь.

– Рахель, девочка моя, почему ты ему позволила? Он тебя взял силой?

– Да ты его совсем не знаешь.

– Откуда мне знать. Ну, а ты что о нём знаешь? – В голосе матери появилась жёсткость отчаяния. – Русский, наверное, увидел молодую красивую женщину и воспылал страстью. Ему-то что, соблазнил и бросил. Он тебя просто использовал как завоеватель. С того времени, как они приехали, в стране одни проблемы и скандалы.

– Мама, хватит лгать. Ты сама-то веришь, что говоришь о них? – Рахель поднялась с подушки и придвинулась к матери. – Он, между прочим, чистокровный еврей.

Теперь они сидели, тесно прижавшись друг к другу, собираясь с мыслями перед трудным и таким важным разговором.

– Я о них никогда плохо не говорила.

– Пока тебя лично не задевало. Ты просто интеллигентней и сдержанней других. А теперь, когда на твою дочь покусились, ты высказала то, что думала. Неужели ты не видишь, что происходит в стране? Ведь нас так мало. И вместо того, чтобы быть одним народом… Мама, мне страшно, когда я пытаюсь представить будущее моих детей. Что будет с ними, со всеми нами, если мы сейчас не прекратим искать виновных и доказывать, что именно мы здесь правоверные?

– Не впадай в крайности, милая. Мы неплохо с ними ладим. У нас работают несколько русских, и между нами хорошие отношения. Они приятные, образованные люди, – сказала Шушана, стараясь загладить промах, допущенный вначале.

Видит бог, неприязнь к иммигрантам из Европы проросла в её душе с раннего детства благодаря словам негодования, которые порой ронял отец в разговорах с мамой. Семья жила трудно, нуждаясь в самом необходимом, и недовольство отца имело неизменный адрес. С годами у неё появился свой взгляд на взаимоотношения сефардской и ашкеназской общин, она увидела сложность и неоднозначность проблемы и поняла, что ответственность за ошибки политического истеблишмента несправедливо переносить на простых людей. Но ей так и не удалось полностью избавиться от ростков предвзятости, пустивших когда-то сильные корни среди её многочисленной родни. Шушана испытывала неловкость и досаду оттого, что теперь, когда это обнажилось, её нравственный авторитет в глазах Рахель несколько поблек. Она любила свою дочь, гордилась её благородством, восхищалась её красотой и умом. Но при этом не могла чувствовать удовлетворенья из-за вполне объяснимой женской зависти и от сознания бессилия перед неумолимо уходящим временем.

– Господи, да о чём мы? Что теперь делать? Ави может узнать, и что ты ему скажешь?

– Мама, я люблю его. Впервые в жизни я полюбила человека.

Рахель медленно и грациозно подошла к окну и выглянула во двор. Она зажмурилась от ударившего ей в лицо солнечного света и повернулась спиной к окну. Их взгляды встретились. В широко раскрытых глазах матери стояли слёзы.

– Весь год я думаю только о нём, это удивительное ощущение, когда любишь и знаешь, что любима. Ты бы только увидела его…

– А как же Ави? Он чудесный парень, обожает тебя и детей.

Шушана устало поднялась с постели и обняла дочь.

– Я уважаю его, ценю его преданность и порядочность, стараюсь быть хорошей женой и матерью моих детей. Но никто не может требовать от меня большего. Ведь наш брак – долг перед отцом, его последней волей. И я никогда не изменю слову, которое дала перед господом и людьми.

– Папа погиб, его не вернёшь. Но он бы не принял твоего самопожертвования, он хотел, чтоб ты была счастлива. Его желание связать твою судьбу с сыном лучшего друга ни к чему тебя не обязывало. Я думала, что ты довольна жизнью и что у вас всё в порядке.

– Я была грудным ребёнком, когда его не стало. Но с тех пор, как себя помню, я представляла его большим и сильным, вела с ним долгие разговоры. Он для меня был всегда живым и осязаемым. Просто вот только вышел из комнаты, а звук его голоса ещё дрожит в воздухе. Мне всегда не хватало отца, его тепла и совета.

Между ними вновь возникло то особое взаимопонимание, которое бывает только у самых близких людей. Как будто упало покрывало, прикрывавшее сокровенные чувства и мысли, обнажив живую человеческую боль.

– Он был единственным мужчиной в моей жизни. – Шушана взяла себя в руки и заговорила своим спокойным грудным голосом. – Я всегда была привлекательна, мужчины до сих пор не дают мне прохода, предлагают руку