Восхождение - Пётр Азарэль

и сердце, приглашают в рестораны и даже в гостиницы. Среди них есть весьма достойные. Но так уж я устроена, замужество означало бы для меня измену твоему отцу. Я всё ещё не могу забыть его. Я понимаю, что жить следует сегодняшним днём и нужно думать о старости, которая неминуемо придёт, и будет трудно противостоять ей в одиночестве. Но я не хочу никого обманывать. Отдать своё тело и душу другому без чувства, без радости? Нет, лучше быть одной…

– Это какой-то рок, прошлое довлеет над нами. Мы не смогли верно, разумно распорядиться нашей свободой. Папе такое совсем было не нужно, он ни в чём не виноват. Просто мы такие, слишком цельные и бескомпромиссные, недостаточно любим себя. Хотели остаться чистыми. Но кто это оценит? – Рахель замолчала. Погружённая в себя, она искала и с трудом находила оправдание тому сложному положению, в котором оказалась. – Мама, здесь, на этой постели, Яков умолял меня покончить с прошлым, уйти с ним, выйти за него. Ну как я могла? У меня тогда нашлась тысяча причин отказать ему. Я думала, что у меня с Ави всё получится. Мёртвый не ошибается, он непогрешим и знает истину. Мне казалось, что нас должна сблизить его кровь, память о нём.

– Почему не прервала беременность, если ты решила остаться с Ави?

– Я хотела от него ребёнка, хотела, чтобы частица его плоти, его красоты была всегда рядом со мной. И чтобы об этом никто не знал, кроме нас с ним. И ещё, разве ты не видишь, что у меня потом не было другого выхода, только молчание. Раввин не позволил бы сделать аборт, а рассказать ему правду я бы не смогла.

Шушана на минуту задумалась. Религия была полновластной хозяйкой в её доме, в домах родителей, братьев и сестёр. Она пронизывала, регулировала, определяла все стороны их жизни, их взаимоотношения. Вера их была лишена фанатичности и нетерпимости, она спокойно уживалась с известным свободомыслием, допускала существование рядом другого миропорядка и мышления. Сознание Шушаны естественно и необратимо восприняло эту атмосферу обыденной органичной духовности, она спокойно и с достоинством дочерей Востока несла свои чувства, умело скрывая их за ширмой повседневных забот сильной и одинокой женщины. Но как ни было ей трудно, как ни заедала её порой тоска, рядом с ней всегда были родители, братья и сёстры, мужчины, которые любили её вопреки, а, может быть, благодаря неприступности и непреклонной верности погибшему мужу.

Она обожала Тамар, перенеся на неё едва востребованный и такой живучий и мощный материнский инстинкт, желание иметь от любимого человека много детей, в которых она могла бы видеть и узнавать дорогие ей жесты и черты. Рахель, её единственная дочь, выросла, стала красивой стройной женщиной, вышла замуж, и все надежды на воплощение её собственной неосуществлённой мечты о большой счастливой семье и прекрасной любви она возложила на молодых. Увы, время заблуждений и самообмана внезапно и болезненно оборвалось, и новая реальность наотмашь хлестнула по лицу. Романтическая сказка превратилась в жестокую, с печатью непреходящей грусти быль, которую её дочь добровольно, безропотно взвалила на себя. Её одиночество теперь казалось малозначительным эпизодом по сравнению с жизненной драмой, в которой Рахель предстояло сыграть свою единственную, непредсказуемую, полную опасностей и неожиданных сюжетных поворотов роль.

Жалость к дочери соединилась в Шушане с какой-то возвышенной гордостью за себя и за неё, бросившей вызов судьбе, не отказавшейся от любви, не предавшей сильного женского чувства, которое стремительно и непреклонно зародилось в ней. Острая неприязнь к ребёнку от чужака, овладевшая ею вначале, исчезла, и она опять приняла сердцем своего внука, который не был ни в чём виноват. Тем глубже была её любовь к маленькому беззащитному комочку живой плоти, чем явственней сознавала и провидела Шушана теряющийся в исчезающей дали времени путь одиночества.

– Ави скоро придёт. – Голос дочери вывел её из оцепенения задумчивости. – Ребёнка нужно покормить и уложить спать.

Рахель обняла мать за плечи и, взглянув ей прямо в глаза своими прекрасными глазами, сказала:

– Мама, Давид – наш с Ави ребёнок. Я так решила. Так будет лучше всем. И давай никогда больше не возвращаться к этой теме.

– Наверное, ты права, дорогая. Так будет лучше всем вам.

Из причудливой гаммы доносящихся с улицы звуков Рахель без труда выделила густой баритон Ави и чистый высокий дискант Тамар.

– Встреть их, мама. Я должна привести себя в порядок.

2

Сказанное Рахель медленно и неотвратимо проникало в сознание Якова. Его мужской инстинкт упорно не желал принять эту новость, так нелогична и противоречива была она, в таком непримиримом контрасте находилась с его ясными и простыми принципами, которым должна подчиняться нормальная человеческая жизнь. Тогда, в тот вечер безумного счастья и любви, она отказалась выйти за него замуж. Он согласился с её доводами – они соответствовали его пониманию семейных уз и социальной среды, в которой она выросла и существовала. Но ребёнок, его появление не вписывалось в сложившуюся систему представлений. Зачем он ей от него, зачем превращать жизнь в бесконечную муку, ставить под удар себя, сына, семью? В этом нет никакой разумной основы. Шантаж он исключил сразу же. Что с него, бедного репатрианта, возьмёшь, кроме долгов?

Он вспомнил её чистый, полный нежности взгляд, её изумительной красоты лицо, её открытое ласкам великолепное тело, и на него вновь, как и тогда, накатила волна желания.

« Как же всё просто. Идиот, о чём я думаю, какая здесь может быть логика? Это ведь любовь. Она подчиняется не доводам рассудка, а одному лишь голосу сердца. Женщина – живое существо, а не компьютер. А я, как последний кретин, пытался понять её умом. Она любит меня, и наш сын – плод нашей любви. Ради этого она взошла на эшафот. Я не стою даже её мизинца, как я мог усомниться?»

Всё его существо наполнилось незнакомым ему прежде восторгом. Ему захотелось всё бросить и бежать к ней, обнять её и не отпускать больше никогда. Сын, у него есть сын, их с Рахель сын. Обычно сдержанный в проявлении чувств, считавший избыточную эмоциональность дурным тоном, Яков теперь наедине с собой должно быть впервые за всю жизнь испытывал состояние эйфории и душевного полёта. Он не замечал ни изношенного дивана грязно-серого цвета, на котором лежал, ни старого шкафа, с которого причудливыми лоскутами отпадали кусочки лака, ни простого стола и стульев, купленных дёшево у агентства Сохнут, ни желтоватого пола, покрытого небольшими во множестве мест выщербленными или потрескавшимися квадратными плитами. Ничто земное не привлекало сейчас его внимание, не возвращало его мысли к реальности. Обшарпанная квартира в старом доме