Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

Профессор, однако, не заметил, какое впечатление произвел его жест. Был погружен в свои мысли.

— Да, — произнес он, как будто принимая окончательное решение. — Возможно, мы еще вернемся к прослушиванию, услышим и другие произведения. Но сейчас нужно объяснить наши намерения…

И снова замолчал.

— Дело в том, Мария, — не выдержала домнишоара Аннет, — дело в том, что профессор хочет предложить тебе место в своем хоре.

Мария почувствовала, что щеки у нее запылали. Зато ладони стали ледяными, хотя в то же время — и это было очень странно — покрылись потом. Собор это, конечно, не опера, но хор при соборе пользовался в городе известностью. Итак, петь в этом хоре, в хоре знаменитого Березовского… И она словно бы услышала голос мамы. Пытаясь приглушить гордость, мама разносит радостную весть по всему кварталу: «Слышали, Мария будет петь в соборе?» Словно бы увидела тетушку Зенобию в самом нарядном платье и мадам Терзи в черной шляпке и нитяных митенках на руках — эти предметы туалета надевались только в крайне торжественных случаях — как они стоят, смиренные и смущенные, где-то у самой стены, поскольку не так уж часто бывают в этом пышном, сверкающем соборе. Однако на этот раз преодолели робость, пришли послушать Марию. Может, даже отец, несмотря на всю его ненависть к попам и церквам, тоже придет послушать дочку, оказавшуюся внезапно на такой высоте. Не говоря уже о доамне Нине, которая постоянно приходит молиться в собор. Может, молится за упокой души молодого человека, который был ее первым мужем, может, за успехи и процветание адвоката Предеску… И только Рива… только Рива не сможет прийти. Наверно, сделать это не позволит ей вера родителей.

— Ради самого бога! Почему ты так смутилась, девочка? — вернул ее к действительности приглушенный сочувствием и пониманием важности момента голос домнишоары Дическу. — Что скажешь в ответ? Примем мы или не примем предложение господина профессора?

— О да, конечно! Если можно… Если верите, что я… что я способна…

— О-хо-хо, девочка, — вздохнул профессор. — В твоих способностях я не сомневаюсь, напротив, боюсь, что настанет день, когда ты сама откажешься от моего хора.

— Господи, как вы можете подумать…

— Да, да. Знаю, что говорю. И ничуть не сомневаюсь в своей правоте. Но давайте споем что-нибудь серьезное. Ты когда-нибудь слышала «Аллилуйю» Генделя?

На Александровской сплошной шум и толчея. Торопливые прохожие, стремительно пробегающие сани. Торговцы-разносчики раскладывают на лотках раскрашенные рождественскими елками календари и дешевые гравюры, изображающие ясли в Вифлееме, в которых родился Иисус и куда пришли три первосвященника поклониться ему. Но есть и репродукции, на которых прекрасная Женевьева де Брабант в более чем рискованном наряде кормит лесных зверей… Мария замедлила шаг перед четырехэтажным домом Барбалата — это было самое высокое здание в городе. Из расположенного на первом этаже магазина колониальных товаров Сеферидиса неслись густые дурманящие ароматы. В первую очередь, конечно, улавливался запах кофе. Но его густой горьковатый аромат смешивался с благоуханием лимонов, апельсинов, корицы и многого другого. И все — пикантные, резкие. Мария потрясла тремя монетками, которые были в кармане ее пальто. Лея и двадцать пять бань. С таким капиталом в магазине Димоса Сеферидиса делать нечего. Переминаясь с ноги на ногу, она постояла какое-то время перед витриной, по-праздничному украшенной корзинами с фруктами и разноцветными коробками, разрисованными темнокожими лицами и экзотическими растениями. К вечеру похолодало, и капли, которые днем падали с крыш, превратились в длинные прозрачные сосульки. И, оставаясь во власти веселого нетерпения, не покидавшего ее с тех пор, как сделал свое неожиданное предложение отец Березовский, она лихо встряхнула головой и решила войти в магазин. Хотя немного полюбуется вблизи всей этой роскошью, которая не ей предназначена. Пока еще не предназначена. Побудет хоть несколько минут среди этого изысканного великолепия, а точнее, восточной сказки. Да и не мешало бы немного погреть ноги, начавшие мерзнуть после столь долгих блужданий по мокрому снегу.

И она дерзко толкнула вперед стеклянную дверь. В магазине было пусто. Предпраздничное возбуждение улеглось, и покупателей явно поубавилось. Да и, по мнению господина Димоса, торговля была не столь удачной, как в прежние годы. Наступили трудные времена. Пролетели, и, как видно, без возврата, годы послевоенного процветания, когда у людей водились деньги, которые каждый старался побыстрей истратить. Вот и похоже, что слишком быстро истратили. Сейчас не то что жители окраин, но и господа из центральных кварталов с трудом открывают кошельки и вместо многих пакетов, которые в былые времена доставлялись на дом на собственной повозке, а то и в специально нанятой пролетке, удовлетворяются килограммом инжира или апельсинов, коробкой рахат-лукума и прочей мелочью. «Во всем виновны большевики, — писал ему брат из Пирея, которому он частенько жаловался в письмах, что дела идут все хуже и хуже. — Эти большевики взбаламутили весь свет, как же удивляться, что все идет шиворот-навыворот?» Брат даже употреблял турецкие слова, когда соленых выражений родного языка начинало не хватать. Но он, Стефанос, может себе позволить ругаться и проклинать большевиков: живет далеко, в то время как здесь, на берегах Днестра, откуда возьмешь гарантии, что они в одно мгновение не пересекут этот самый Днестр и не заявятся сюда? По-видимому, как раз на это надеялись участники бунта в Татарбунарах. В самом деле, большое ли дело перейти Днестр? И разве не действуют они и здесь, и повсюду? Возможно, есть и среди покупателей. Так как сейчас, когда король поставил их вне закона, уже не знаешь, да и не можешь знать, кто чем дышит… Только плевать они хотели на такого короля и на все его декреты. Если хорошенько подумать, грех не плевать на такого короля. Одна морда чего стоит… На короля они в самом деле плюют, а вот на агентов сигуранцы — на тех нет, от них так легко не отделаешься. Ну и что, если не отделаешься? Аресты, процессы, приговоры — это да, но когда начинает казаться, что с ними наконец уже покончено, все начинается сначала. Опять появляется красный флаг на крыше Оксиноита. Опять забастовки и демонстрации, когда просыпаешься утром и видишь разбитые витрины и разбросанный по улице дорогой товар. Господин Димос вздыхает. Что ж касается покупателей — йок. Нету! Через час по столовой ложке.