Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

кружевной занавеской. «Как же тепло должно быть в этом доме, если решили открыть окно, — подумала Мария. — Да и как не будет тепло в таком солидном каменном доме с так чисто вымытыми окнами?» Но мысли эти мелькали где-то далеко, почти за пределами сознания, вся же она была поглощена несущейся из-за окна простенькой и вместе с тем такой чарующей мелодией, которая словно бы сливалась с нетронутой белизной снега в саду, с чистым прозрачным воздухом, со всей таинственной и праздничной атмосферой, с тусклым поблескиванием игрушек на елке, со стайками колядующих, которые вскоре заполнят улицы. Приближалось рождество. И эта мелодия из ее детских лет, которая казалась сейчас такой далекой, и этот чистый звонкий голос ребенка пробудили в ее душе новые надежды. Снова родилось предчувствие, что в жизни ее произойдут радостные, долгожданные перемены, — это чувство она не раз испытывала в последнее время… Теперь она пошла более твердым шагом и вдруг возле кинотеатра «Колизей» встретила Люсю…

— А-а, Муся? Тоже пришла за билетами?

— Какими билетами?

— Как, разве ничего не знаешь? Театр Вронского ставит новую пьесу. «Любовь, книга золотая». Просто чудо, как говорят наши клиентки. Хозяйка послала взять билеты на всех девушек. Если б знала, взяла бы и на тебя. Все равно вычтет из получки… Но это не страшно, покрою убыток за счет чаевых…

— Спасибо, Люся, не надо. Куплю как-нибудь сама.

«Нужно будет опять попросить мадам Терзи, — решила она. — Мама не даст на театр ни копейки. Да и, честно говоря, откуда ей взять?» Но даже это печальное признание не огорчило ее, поскольку знала, чувствовала, что все устроится, так или иначе, но она тоже окажется среди зрителей и посмотрит эту комедию, поставленную известным и очень смелым актером и режиссером Вронским. Иначе и быть не может.

Она вышла к пересечению Пушкинской и Подольской улиц. Кварталом ниже отсюда находился дом адвоката Предеску, но идти к Тали желания не было. Наверно, и у них усиленно готовятся к рождеству. Если не уборка, так готовят елочные игрушки или занимаются новыми нарядами. Поэтому не оставалось ничего другого, как вернуться в консерваторию и поупражняться на пианино. По сути, начались рождественские каникулы, но по распоряжению домнишоары Дическу она может входить в классы в любое время и спокойно заниматься. Сейчас, когда разбередила душу нехитрая песня ребенка, она внезапно также испытала жгучее желание петь, чувствовать прикосновение пальцев к бархатистым холодным клавишам и слышать их строгое торжественное звучание. Высокий, праздничный вестибюль хмурой благосклонностью встретил ее хрупкую, грациозную фигуру в слишком коротком пальто и в поношенной шапочке, связанной когда-то мамой. Сторож Павел Антонович, мош Павел, вручил ей ключ от класса: отлично знал, зачем пришла. Легким нетерпеливым шагом Мария поднялась по внушительной лестнице, застеленной, правда, потертым ковром, который давно пора было сменить, но, проходя коридором, внезапно столкнулась с домнишоарой Аннет Дическу — шла навстречу в сопровождении профессора Березовского. На минуту Мария испытала замешательство, поскольку не ожидала встретить здесь кого-либо в такое время.

— Мария, девочка дорогая, — проговорила домнишоара Аннет, словно они не виделись целую вечность. — Как хорошо, что вернулась! Тебя как раз хочет видеть Михаил Андреевич.

Мария посмотрела на нее заинтересованно и слегка испуганно. Михаил Андреевич Березовский преподавал в консерватории, но она не была его ученицей — так в чем же дело? Неужели связано с платой за обучение? Но ведь домнишоара Дическу освободила ее…

— Пройдемте ко мне в кабинет, — предложила домнишоара, также почему-то взволнованная. — Не будем же говорить здесь, в коридоре.

— Да, да. Чтоб и инструмент был под руками, — поддержал ее профессор.

Дрожащими от волнения пальцами Мария крутила ключ от класса. Домнишоара Дическу мягким движением взяла у нее из рук ключ и направилась к двери, чтоб открыть класс.

— Расположимся здесь. Мария привычнее будет себя чувствовать. Пошли, chère mademoiselle[23], — обратилась домнишоара к ней, — пришло время поглядеть, чему успела научиться.

И ободряюще улыбнулась.

— Да, Мария, — проговорил Березовский. — Хочу, чтоб ты спела что-нибудь. Я уже наслышался о твоих успехах, но должен убедиться сам.

Он пододвинул стул поближе к пианино и сел на него, расправив, чтоб не измять, полы рясы.

— Что бы ты хотела нам спеть?

Мария ощутила вдруг непонятную, необъяснимую радость. «Может, профессор задумал основать театр, создать постоянную труппу, как в прошлом году Кормилов? У того, правда, ничего не вышло, но все равно…» Глупая догадка. Разве может священник открыть театр? И вдруг ее молнией осенила догадка! Да что там догадка — уверенность! Речь идет о хоре, хоре собора. Господи, неужели это правда? Но подожди, подожди, ее хотят только прослушать. А тут, как на грех, ничего готового, отработанного…

— Да не волнуйся, не волнуйся, — пришла на помощь домнишоара Дическу, угадав, в каком она состоянии. — У тебя столь богатый репертуар!

— Да, да. Успокойтесь. Спойте, что пожелаете. Что угодно.

Мария просветлела лицом. Предчувствия не обманули ее. Эта детская песенка, песенка про елочку, этот чистый и звонкий голосок ребенка должны принести ей счастье. И начала:

O Tannenbaum, o Tannenbaum, Wie grün sind deine Blätter…

— Но погоди. Ведь… — разочарованно проговорила домнишоара Дическу. Она была уверена, что девушка выберет если не «Аве Мария», то по крайней мере одну из песен Шуберта. Но Березовский сделал успокаивающее движение рукой: «Пусть поет». И с прежним вниманием стал слушать ее. Мария бессознательно старалась подражать детской манере пения, повторяя тот же тембр и те же модуляции. Происходило это, возможно, потому, что звонкий хрустально-чистый голос все еще звучал в ней, рождая в глубине души надежду на удачу.

— Отлично. Вы были правы, домнишоара Дическу. У нее ангельский голос. Да к тому же и такая милая внешность.

Березовский ущипнул ее за щеку своими короткими, толстыми пальцами.

Домнишоара Аннет Дическу вздрогнула. Спина ее еще больше выпрямилась и напряглась. Жест священника смутил, пожалуй, шокировал ее. Хотя она и знала об этой странной привычке профессора