Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

эти ботинки. Когда выходил, чтоб отнести, окраина еще не была под наблюдением.

— Когда выходил… А откуда знаешь, когда пришел? И куда пришел?

— Теперь понимаю, куда. Сними с себя эти тряпки, наверное, полно вшей!

— Это да. Заработал за ботинки…

И только теперь тетушка Зенобия увидела синяки на его теле. Они были сине-фиолетовые, и вид их настолько напугал женщину, что она сразу бросилась в плач.

— Чтоб больше не слышал этого визга. Дай лучше воды помыться. Слезами тут не поможешь. Когда-нибудь за все им заплатим.

В последующие за этим дни неня Миту замкнулся в себе. Не разговаривал даже с тетушкой Зенобией. Не брался за работу. Гора рваных туфель и сапог все росла в углу, а он валялся на лавке и бренчал на гитаре. По два-три раза в день просил жену принести вина от Лейбы. Туша Зенобия, коммерция которой к концу осени пошла на убыль, осталась без копейки. Бывали дни, когда она даже не выходила на базар. Надо было бы сказать этому идолу, что покупать вино не на что, но Лейба, к счастью, отпускал в долг. И потом рано или поздно, а за работу все же возьмется, так что она не очень огорчалась. Неня Миту выпивал принесенное вино и снова принимался бренчать на гитаре, кое-когда негромко подпевая:

Полынь пью, полынь жую, На полыни спать ложусь…

Или:

Позарастали стежки-дорожки, Где проходили милого ножки. Позарастали мохом-травою, Где мы гуляли, милый, с тобою…

Вскоре, однако, жизнь вошла в прежнюю колею, и вся улица принялась тормошить его, одни умильно сочувствуя, другие сердито браня. Подходила зима, а обувь не была отремонтирована.

Неня Миту успокоился и скрепя сердце взялся за работу. Однако спокойствие его было обманчиво. С какого-то времени в лачуге сапожника стали появляться непрошеные гости, причем в любое время дня и ночи. Чаще всего, впрочем, ночью. И тогда все небогатое имущество тетушки Зенобии переворачивалось вверх дном, разбрасывалось во все стороны, тщательно обшаривалось. Тетушка плакала, жаловалась и кляла все на свете, а неня Миту с такой силой стучал молотком по подметкам туфель, что, казалось, хочет их расплющить. И ругался так, что волосы вставали дыбом.

Однако летело над окраиной, над городом беспощадное время. Убегали недели, месяцы, складываясь в годы. Люди переживали радости и огорчения, провожали на кладбище усопших. С радостью, горечью или равнодушием встречали новорожденных. Детишки, которые недавно еще играли на песчаных обочинах улиц, теперь поднимались вверх, в центр города, пытаясь найти какое-нибудь занятие, нанимаясь учениками в большие магазины «Дермата», «Галерея Лафайет», «Трикотин», «Ковальский», «Оксинойт», в портновские мастерские «Албулец» или «Шансон дю Пари», а также в многочисленные трактиры и рестораны. Не всем удавалось осуществить задуманное, и тогда многие укрывались в залах кинотеатров, где можно было воочию увидеть, как на белой простыне экрана возникали из небытия картины шикарной, пленительной жизни, в тысячу раз более роскошной, чем их жалкие мечты. Прелестные волшебницы ослепительной красоты, живущие в роскошных дворцах, облаченные в невиданно дорогие, элегантные наряды: Мэри Пикфорд, Лиллиан Гиш, Пола Негри, Вера Холодная, Глория Свенсон… А эти неотразимые мужчины, дерзко-храбрые и по-королевски благородные, роли которых исполняли Дуглас Фэрбенкс, Эррол Флинн, Иван Мозжухин, Рудольф Валентино. Все они вселяли в души зрителей сладкую опьяняющую отраву, смутные неисполнимые мечты. В темноте зала все вдруг становилось легким и надежным. Казалось, достаточно протянуть руку — и схватишь золотую птицу счастья. Названия вроде «Quo vadis»[19], «Робин Гуд», «Казанова», «Шейх» звучали как чарующая песня. Иллюзион — фабрика по производству иллюзий — вот наркотик тех лет. В нем искали забвения, убегая от действительности, которая была не чем иным, как безработицей или мизерным жалованьем, паводками, которые наступали после трудных зим и которые превращали нижнюю часть города в жалкую, отрезанную от мира и лишенную какой-либо помощи Венецию.

Мария, несомая временем, также согревала душу в холодных лучах экрана. И все же у нее было великое несравненное утешение: музыка. В ней одной было избавление от затхлой, застоявшейся атмосферы окраины.

III

Домнишоара Елена остановилась с неподвижно застывшими на клавишах руками.

— Подожди, подожди, Мария, не так! Совсем не так! Твой голос должен литься совершенно естественно и плавно… Не должно быть никакого, даже малейшего напряжения, пусть берешь и самую высокую ноту… Точнее говоря: этого напряжения не должно быть видно. C’est clair?[20] Пой, как говоришь: свободно, непринужденно.

И опять через несколько минут:

— Но и так невнятно, торопливо текст тоже нельзя произносить. Каждое слово должно звучать отчетливо, интонация должна соответствовать ситуации, развороту действия… Только при помощи полного соответствия музыки и слов можно создать картину, убедительную и правдоподобную атмосферу. Попробуем еще раз.

И занятия продолжались, еще и еще. В конце концов домнишоара Дическу поднялась и закрыла крышку пианино.

— Assez[21]. На сегодня достаточно, детка. И подготовилась, и работала ты отлично. Можешь идти домой. Теперь до встречи после каникул.

Мария вышла на улицу в замешательстве. Идти домой не было никакого желания. Внезапно она увидела Риву и очень обрадовалась встрече. Можно было бы сходить в кино или просто прогуляться по городу. Начал идти снег, и это было так красиво! Рива, однако, торопилась. Была суббота, и ей не хотелось огорчать родителей, которые непременно праздновали этот день. Мария вспомнила, что в сумке у нее лежит книга Эдмондо Де Амичис «Сердце». Она прочла ее, и теперь нужно было зайти в библиотеку поменять. Да, это лучше, чем возвращаться домой, в эти низенькие унылые комнаты с земляным полом, где всегда холодно и неуютно. С тех пор как мама забеременела, она чаще всего скверно себя чувствует, почти не может работать.