Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

Зрительный образ петуха сопутствовал Есенину в его жизни и воздействовал на него. В начале 1917 г. в Москве на Кузнецком мосту было открыто литературное кафе «Красный петух» («Питтореск»), интерьер которого был оформлен художником Г. Б. Якуловым. Много раньше о Г. Б. Якулове писал М. Симонович в статье «Наш импрессионизм» (1909): «Одаренный ярким живописным темпераментом (контраст ярко-розового и зеленого в его “Петухах” радует глаз своей откровенной силой), он умеет подчинить свои красочные видения строго логической концепции». [1568] По неподтвержденным пока данным, компанией Есенина был учрежден издательский знак с профильным изображением петуха.

Богатая и сложная орнаментировка русского народного костюма (в первую очередь – рубахи) обобщенно названа современным филологом И. Ч. Варгой «петушиными гребешками», очевидно, по наименованию конкретного узора вышивки или браного ткачества и применена к обличью самого поэта при характеристике его начального периода творчества: «Есенин прощается с деревенскими декорациями, лаптями, одеждой в петушиных гребешках, как в свое время простился Маяковский с желтой рубашкой – символом эпохи футуристов» [1569] (ср. народное название вышивки – «кочеты» – см. выше).

Значительная роль символики петуха и курицы в сочинениях Есенина хорошо согласуется с весомостью куриной образности в рязанском фольклоре. Например, подборка Востокова «Пословицы и поговорки, собранные в Рязанском, Михайловском и Зарайском уездах Рязанской губернии, существующие во всяких классах народонаселения» (1890, ноябрь) пестрит образом курицы (наседки), которая сопоставляется то с неразумным человеком, глупой бабой, а то, наоборот, подается как образец правильного поведения: «Говорят, что кур доят, а у них и сисек нет»; «Курица не птица; горшок не посуда; а баба не человек»; «Курочка по зернышку клюет, да сыта бывает»; «Как курица ни пой петухом, бабе не быть мужиком»; «Мокрая курица»; «Не по наседке яйца, далеко куму до зайца»; «Напрасно курица села на змеиные яйца, корпит беду, на свою голову растит»; «Скажешь курице, а она – всей улице»; «Ты ему так мила, как курице – птица-сова». [1570] Там же гораздо реже и в другом осмыслении встречается образ петуха: «Поп и петух одинаково поют, когда в церковь не ходят и ничего на дают». [1571] Как видим, у Есенина образа петуха превалирует над курицей, и такая данность опирается не на соотношение частотности двух родственных персонажей в паремийных жанрах (дающих противоположный результат). Превалирование петуха-персонажа над курицей базируется на особенностях разнообразного обрядового и песенного фольклора Рязанщины и родного села Константиново, где петух является ведущим фольклорно-этнографическим символом .

Петушиные крылья и «ангельские крыла»

Чисто зрительное восприятие стропил крыши как опущенных крыльев птицы (о назывании стропил «петухом» см. выше) легло в основу есенинских строк из стихотв. «Есть светлая радость под сенью кустов…» (1917):

За отчею сказкой, за звоном стропил

Несет ее шорох неведомых крыл … (IV, 160).

Однако осененность крестьянской избы чем-то святым (может быть, Святым Духом, изображаемым в виде голубя, сотворенного из соломы или расщепленного куска дерева) заметна в придании таинственности крыльям и в употреблении церковнославянской падежной формы – «неведомых крыл».

«Крыла» как принадлежность ангела, как его типичнейшая черта берут начало от птичьих крыльев и просматриваются в есенинских строках: «Нежно под трепетом ангельских крыл // Звонят кресты безымянных могил» (IV, 154 – «Синее небо, цветная дуга…», 1916). Заметим, что «крыла» у Есенина обычно даны одновременно в движении и звучании: передвижение петуха стремительно и кукареканье громогласно. С одной стороны, полет ангелов еле уловим и беззвучен, с другой – птицы в небе непрестанно машут крыльями или легко парят в воздухе, ловко планируют, издают резкие звуки или переливчатые музыкальные трели. «Ангельские крыла» у Есенина осеняют привычный бытовой объект, христианизируя его и переводя в церковную ипостась; содействуют его наполнению нежнейшими и сладостными звуками, иногда извлекают божественные звоны.

Удивительно, но у Есенина в стихотворении «Проплясал, проплакал дождь весенний…» (1917) ангельские крыла не вызывают обязательного восторга, какой бывает у христианина при ощущении им внимания к себе со стороны горних сил; напротив, лирический герой пресыщен божественной ратью: «Скучно слушать под небесным древом // Взмах незримых крыл …» (I, 132).

Организатор Есенинского музея в пос. Росляково Мурманской обл., словесник В. Е. Кузнецова, исследуя художественные портреты Есенина, усматривает в работе Г. Б. Якулова 1919–1920 гг. «Лик Сергея Есенина» (ГЛМ) окрыленность поэта как буквально-зримую крылатость – как проявление святости, что подкреплено ангельским нимбом: «Акварель изображает поэта крестьянским юношей со щенком (или теленком? скорее, все же щенком) на руках. Над головой поэта – нимб, как у святых на иконах. За плечом – крыло, легкое, облачное, воздушное, но явно крыло». [1572] Исследовательница ссылается на предположение искусствоведа Л. Алексеевой, соотносящей эту акварель с выступлением Есенина 3 апреля 1919 г. в Политехническом музее в Москве, которое носило название «Отелившийся бог», портрет мог быть откликом художника на это событие. Религиозное наполнение акварели ощущается в имитации колорита фрески, на которой голубоватым тоном с белилами изображено облачное крыло за плечом поэта.

Птичьи (петушиные) черты внешности Есенина

Современники Есенина (причем не один человек!) отмечали похожесть поэта на птицу, ассоциативную связь его внешности с птичьей. Легкие взмахи рук сродни расправленным птичьим крыльям, быстрое восхождение по ступенькам лестницы подобно вспархиванию птицы, будто крылатый разлет бровей – эти манеры и черты внешности Есенина притягивали к нему взоры современников. М. И. Себекин в письме к Есенину 1 апреля 1925 г. зримо представлял: «Вижу вдали большую птицу, распростершую свои широкие крылья и готовую взметнуться в голубую, звонкую высь, это – Есенин, и слышу, как крылья этой могучей птицы обламывает какая-то погань…». [1573] Н. Д. Вольпин отмечала:

На этот уже изрядно расшатанный пьедестал Есенин не взошел, нет. Широко, точно крылья, распахнув руки, еле касаясь ногой ступеней, он вспорхнул на него вполмига. [1574]

А. Б. Мариенгоф писал в «Романе без вранья»: «К слову: лицо его очень красили темные брови – напоминали они птицу, разрубленную пополам – в ту и другую сторону по крылу. Когда, сердясь, сдвигал брови – срасталась широко разрубленная темная птица». [1575] Иностранка Лола Кинел вспоминала «нависшие, словно крылья, темные брови». [1576]

У С. С. Виноградской возникло свое оригинальное ассоциативное уподобление Есенина большой белой птице, когда она слушала рассказ поэта о его неизвестных приключениях на Новой Земле во времена Керенского:

Рассказывал он о жизни своей там в избе с земляным полом, о борьбе за существование и о борьбе с большими прожорливыми птицами, которые забирались в комнату и уничтожали все запасы пищи и воды…Птицы опрокидывали крышку и опорожнили кадку; они носили вилки, ложки. Больше всего и запомнилось описание этих птиц, – больших, беспокойных, сильных птиц. И сам Есенин, похожий на белую нежную птицу, словно вырастал, когда характерным движением рук описывал их. Он точно ощущал их и говорил: «Птицы милые, в синюю дрожь // Передайте, что я отскандалил». [1577]

Добавим, что Есенин любил лебедей (тоже больших белых птиц, хотя и других), которых он впервые мог увидеть плавающими по пруду у помещика Кулакова в с. Константиново, услышать свадебные, хороводные и другие народные песни с образом белой лебедушки, а потом прочитать о мифологической интерпретации символики этих птиц в трехтомных «Поэтических воззрениях славян на природу» А. Н. Афанасьева и трудах других ученых-мифологов, заинтересоваться древней мировоззренческой основой лебяжьей образности.

Окрыленность как характеристика персонажа

Продолжением и развитием темы ангельских крыльев – в противовес им – выступает есенинское пожелание человеку не отрываться от земли, то есть оставаться живым, не умирать: «Чтоб душа, как бескрылая птица , // От земли улететь не могла» (III, 281). Здесь видно, что Есенин выступает вопреки известному народному представлению о крылатости души, о ее возможности отделяться от тела и путешествовать над землей во время сна. Однако навсегда душа отлетает от бренного тела в момент смерти.

Авторское видение окрыленного человека как крылатого в буквальной метафоричности, о способности к великим делам которого свидетельствует размах больших его крыльев, дано в родственном иконописному ангельском изображении: «И лицо закрою крылом » (II, 66 – «Инония», 1918). Создается образ ангелоподобного человека, живущего в новой небесной стране. Соответственно урожай – вслед за евангельской притчей о птицах, которые не сеют и не жнут, но всегда бывают сыты, а также вслед за ниспадением на землю по божественной воле манны небесной – представлен как звенящие на ветру хлебные колосья: «Новый он сбросит жителям // Крыл колосистых звон » (II, 66). Возникает неожиданный образ звучных крыльев-колосьев, образованный как дальнейшее развитие цепочки от петушиных (птичьих вообще) крыльев и ангельских крыл.