Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

Более опосредованная связь с петухом и курочкой наблюдается в песенном обращении мужчины, ломавшем на голове хлеб пополам, к святым Козьме и Дамиану, которые в народе считались покровителями кур (в этот день резали домашнюю птицу и жертвовали святым частичку тушки). В с. Константиново короткая песенка исполнялась на церковный глас – ее нужно было «шуметь» – при свадебном ритуале «подходить к сыру», и затем мужчина подпрыгивал, делая вид, что это помогает ему разломить хлеб. Вот как об этом рассказывает 57-летняя А. К. Ерёмина – охотница до свадеб и постоянная в них участница: хлеб «ну на голову! Он накроить этим, как его, платком. Платок новый чтоб был, покрывать. Вот. И хто ломаить его – и платок к себе берёть. Ну, мужик, ну какой-нибудь мужик там, хто мужик – с его стороны, с её ли стороны – и счас кругом ходить: “Кузьма-Демьян, // Ломайте хлеб пополам!” Как топнеть! И хлеб там, он же разрезанный, напополам его сделають. Тут: ура! – все. Всё пошлó!». [1517] Или по другим сведениям: «Тогда-то пекли, а счас покупають. Пополам разрежуть его, но не совсем. И вот это Кузьма-Демьяна начинають у нас называть. И вот он кругом:

Кузьма-Демьян,

Развали хлеб напополам!

Кузьма-Демьян!

И подпрыгиваеть, как будто он переломил буханку хлеба». [1518] (См. также в главе 1.)

В Константинове среди быличек о колдовской порче на свадьбе ходил один сюжет с передачей через стакан вина куриных свойств безвинной женщине, которая в результате стала выглядеть как курица: «На печи ночью проснётся, как клушка на корточки станет и вот так начнёт: “Куд-куд-куд…” А то и днём на неё найдёт. <…> И давай квохтать». [1519] Именно на эту женщину порча была наведена по ошибке, а предназначалась она новобрачной: просматриваемая аналогия «молодая – курочка» оборачивается сниженной и одновременно трагической формой оборотничества.

Во фрагменте старинной шуточной присказки-прибаутки «Что к чему подходит» имеются стихи: «Невеста – жениху. // Курица – петуху», [1520] – очевидно, восходящие к представлению о паре «молодая – курочка».

Применение курочки на константиновской свадьбе укладывается в давние и традиционные рамки свадебной куриной символики, известной еще со времен Московской Руси. В «Древней Российской вивлиофике» Н. И. Новикова приведено немало тому летописных свидетельств. В 1526 г. на свадьбе великого князя Василия Ивановича и княжны Елены Глинской в качестве особого обрядового блюда и с соблюдением магических ритуальных действий подавалась новобрачным запеченная курица: «Да как иссажают всех, и поставят перед великого князя и перед великую княгиню куря печеное, и большой дружка встав, обертит куря и блюдом, и с колачем, и с солонкою, и с скатертью верхнею, да отнесет к постеле…». [1521] Об аналогичном ритуале с запеченной курицей на свадьбе князя Андрея Ивановича с княжной Хованской в 1533 г. сказано лаконичнее: «А как куры подали, и князь великий велел князю Андрею встати…». [1522] Этот ритуал неукоснительно соблюдался на всякой княжеской и царской свадьбе допетровского времени и был всем известен, поэтому упоминание о нем превращается в писцовое клише: «И как куры подали…» (1548); «Как куры подали…» (1550) [1523] и др. Тем не менее свадебный ритуал с кормлением новобрачных курицей незначительно варьировался и обрастал подробностями, фиксировавшимися летописцами: «А после третией ествы поставили перед царя и великого князя и перед царицу и великую княгиню куря верченое; и больший государев дружка, обертев куря с блюдом и с перепечею и с солонкою скатертью другою, отнес к сеннику и отдал именно боярину Федору Ивановичу Шереметеву» [1524] (1626). В 1648 г. на свадьбе царя Алексея Михайловича с Марьей Ильиничной, помимо отнесения запеченной на вертеле курицы после третьей перемены блюд в сенник, царицу там же угощали множеством кушаний, среди которых выделялись своим числом куриные: «Куря в калье с лимоны, куря в лапше, куря во щах богатых»; новобрачным были поданы «хлебенные ествы», и в их числе «курник подсыпан яицы». [1525]

Свадебные кушанья с петухами, курами и куриными яйцами

В Рязанской обл. до сих пор на свадебном пиру угощают куриными блюдами – курицей, курником и какурьгами [1526] . (Заметим в скобках, что в русских диалектах слово «курник» обозначало ряд понятий: например, в с. Макарово Новохопёрского р-на Воронежской обл. так называли курятник. [1527] ) По данным четырехтомного «Этимологического словаря русского языка» М. Фасмера, курник – «пирог с курятиной», вероятно, происходит от «кура», «курица». [1528] В Касимовском у. Рязанской губ. курником называли пирог с запеченными в скорлупе яйцами, подносимый невесте сватами жениха или предназначенный ее подругам на вечерухе. [1529] В с. Терентьево Касимовского у. бытовал «курник – хлеб, подносимый сватами жениха невесте; на пирушке обносят всех вином и курником: кто успеет отломить у курника 2–3 головки, получает больше вина. Курник – продолговатый пирог с зубчатыми краями; по углам и в середине – головки наподобие просфорных; вместо начинки – яйца в скорлупе, кости от мяса и гребень с донцем». [1530] В с. Малеево Касимовского у. название «курник» не зафиксировано, однако тип такого пирога имелся еще в 1925 г.: «Приезжая на “вечеруху”, жених привозит подругам невесты особый пирог с запеченными целиком яйцами». [1531] По данным Н. И. Лебедевой, в с. Стафурлово Рязанского у. «курники пекутся на второй день свадьбы матерью молодой». [1532]

В с. Шостье Касимовского у. в 1923 г. «на второй день свадьбы подруги приносят ей <молодой> есть “какурьги” – пшенные пышки с запеченными яйцами». [1533]

Макс Фасмер также отмечал: «кокóра», или «кокура», – «свадебный пирог», «пшеничный хлеб с запеченным яйцом», «вид кренделя», встречавшийся в Рязанской, Саратовской, Владимирской, Ярославской, Костромской, Нижегородской, Пермской, Вологодской, Вятской, Уфимской губ. и происходящий от «кóка» – «куриное яйцо» (в детской речи), судя по географическому распространению и варианту на «-ура». [1534]

В с. Телебукино Касимовского у. «на второй день свадьбы гости “рядятся” (“ряженые”) и ходят по селу собирать яйца на яичницу». [1535] Аналогично в с. Мелехово Сасовского (б. Касимовского) у. в 1927 г. еще бытовал свадебный послевенчальный ритуал: «На другой день идут к теще есть яичницу». [1536]

Пасхальные яйца

Освященное на Пасху крашеное куриное яйцо жители Константинова клали за стекло внутрь оклада иконы или рядом на божничку в красном углу и верили, что такая икона способна предотвратить перенос ветром огня от загоревшегося дома на соседний, если обойти с ней свою избу. Н. Д. Рыбкина, 1915 г. р., рассказывает: «Это хорошо – это вот кидать эти яйцы всё туда в этот огонь. Он сразу, говорять, огонь уничтожаить». [1537] Подобные же сведения приводит А. И. Цыганова, 1911 г. р.: «Клали-клали в икону, клали обязательно. <…> У нас три иконы были такие большие, и вот оклад выставлялся, и всегда мама туда клала яичко. Стекло выставлялось, и туда яичко вкладывалось. <…> Например, вот горить дом, а ты стоишь около своего дома и крестик крестишь этой иконой, у которой яичко». [1538]

Показательно, что по церковному порядку назначение богородичной иконы «Неопалимая купина» – как раз предотвращать пожар, однако старожилы села предпочитали дополнять чудодействие иконы силой пасхального яичка, обычно окрашенного луковой шелухой в красный цвет (сравните яркость пламени пожара). Жительница с. Константиново Н. Д. Рыбкина, 1915 г. р., объясняет красный цвет пасхального яйца иначе, сравнивая его с названием следующего через неделю за Пасхой праздника: «Красная Горка тогда называлась: красное яйцо, красное, все ходили». [1539]

Интересно, что пасхальное красное яичко способно бороться с пожаром, о котором иносказательно говорится на Рязанщине (и повсеместно): «Пустить красного петуха». Метафора «красного петуха» активно бытовала при Есенине. А. К. Воронский в 1924–1925 гг. в очерке «Сергей Есенин. Литературный портрет» рассуждал о деревне: «Она пережила уже 1905 год, когда по помещичьим угодьям основательно погулял красный петух…». [1540] Вскоре после смерти поэта критик В. М. Киршон писал: «…гарью помещичьих дворов и усадеб, по которым гулял красный петух, пущенный мужицкой рукой». [1541] Да и сам Есенин, по сведениям И. Г. Эренбурга, употреблял расхожее выражение: «В мае 1918 года он говорил мне, что нужно все повалить, изменить строение вселенной, что крестьяне пустят петуха и мир сгорит». [1542]

Святость красного пасхального яичка подчеркивается тем, что на следующую Пасху оно, сохранившее лишь скорлупу и высохшее внутри, крошится на дворе курам, но ни в коем случае не выбрасывается просто так, куда попало:

Яички клали только четыре штуки <по числу членов семьи> – это разговеться! А одну – как считается – в год: каждый год её, например, на Паску, а в ту Паску крошили вон курам её. Уж она испортится вся. В передний угол. Да, кто в иконы клал, кто так в пакетик – кто куда. Дочка, куда же её? Вот говорять: в год надо яйцо класть. А на второй год уж она негодная, её есть нельзя, её курам отдавали на Пасху прямо. [1543]